куда-нибудь отправится, пришлось долго. Он уехал в экипаже, а мы с Кондратием сразу в его квартиру подались. Замок не взламывали, не тревожьтесь. Не должен он ни о чём догадаться. Но только не нашли мы, ваше сиятельство, ничего.
— Не нашли? — разочарованно ахаю я. — Но как же так? Доподлинно известно, что он дневник ведет. Не мог же он его оставить в столице — там важные записи, которые наверняка он предпочитает держать под рукой. Может, вы плохо искали?
Но Кузнецов мотает головой:
— Кондратий в каждую щель свой нос засунул. В сундуке второе дно было, кабы не Кондратий, я бы ни за что не догадался. Но там только деньги были да украшения. Да, еще письма были — но их он и не думал прятать, они на комоде лежали. Письма почти все от женщин. Я проглядел их, но ничего особенного в них нет. Насколько я понял, к услугам маркиза прибегали весьма знатные дамы.
— Может, они были зашифрованы? — предполагаю я.
Я спохватываюсь, что он может не понять это слово, но он понимает.
— Нет, ваше сиятельство — письма были написаны разными почерками, не одной рукой.
Я соглашаюсь — вести дневник в виде писем было бы странно. Может быть, он использовал молоко вместо чернил? Но это тоже глупо — тогда ты и сам не сможешь прочитать свои записи, не подержав их над огнем.
— А что, если он скрыл тайник с помощью магии? — и как я раньше не подумала об этом? — Сделал так, чтобы тот был не виден никому, кроме него самого.
Кузнецов устало откликается:
— Ну, Анна Николаевна, в таком разе Кондратий нам точно не поможет.
Он украдкой зевает, и я отпускаю его отдыхать. Завтра мы снова поедем в Грязовец — вот только на этот раз мне требуется, чтобы Паулуччи был дома.
39. Метод Шерлока Холмса
Мы едем в Грязовец именно в тот день, когда маркиз должен приехать в Даниловку. Но он пообещал нанести нам визит около полудня, мы же выезжаем на рассвете.
Я решаю сделать то, что в небезызвестном рассказе некогда сделал Шерлок Холмс, пытаясь узнать, где прятала письма Ирен Адлер. Конечно, на практике этот метод может вовсе не сработать. Маркиз, как и Ирен, может догадаться, что это уловка, и перепрятать дневник прежде, чем мы попадем в его квартиру.
К тому же, даже если сам Паулуччи ничего не заподозрит, наша затея может провалиться из-за каких-то неучтенных мелочей. Окна могут оказаться зашторенными, и мы вообще ничего не сможем разглядеть. Или маркиз может запаниковать и выбежать на улицу, забыв о дневнике.
Словом, чем больше я думаю об этом, тем менее осуществимой кажется мне эта затея. Но ничего другого в голову мне не пришло, поэтому попробовать всё-таки стоит.
Паулуччи снял квартиру на первом этаже двухэтажного доходного дома на тихой, засаженной клёнами улочке. Как рассказал Кузнецов, дом новый, и квартиры в съём сдаются задорого, поэтому из четырех квартир в доме три пока пустуют, что играет нам на руку.
Вадим ставит наш экипаж так, чтобы из его окна хорошо просматривались окна квартиры маркиза.
— Все барские комнаты выходят как раз на эту сторону, — поясняет он. — А на другую сторону, во двор, выходят только кухня да комнаты для прислуги.
Он сидит внутри кареты вместе со мной, и то, что мы находимся вдвоем в столь тесном пространстве, добавляет ситуации пикантности. Мы сидим друг против друга, я слышу его дыхание, а иногда чувствую на себе его взгляд.
Но думать я сейчас должна совсем о другом.
Шторы на окнах были не задернуты, более того — одно из окон было распахнуто настежь. Утро выдалось на редкость жарким, и то, что маркизу захотелось подышать свежим воздухом, было вполне понятно. Но подобная открытость всё-таки кажется мне странной у Паулуччи — столько тайн, что я куда больше ожидала увидеть и наглухо зашторенные окна, и запертые на несколько замков двери.
Сам маркиз сидит за столом у окна и что-то пишет. Мелькает мысль — а вдруг он записывает что-то в тот самый дневник, а значит, нужно только дождаться, когда он положит его в укромное место. Но нет — когда Паулуччи встает, то я вижу, что писал он письмо — он ходит с ним по комнате, перечитывая и дожидаясь высыхания чернил. А потом запечатывает его в конверт.
Он ведёт себя так, словно ему нечего скрывать. И не означает ли это того, что всё то, что содержало секреты, он не взял с собой в путешествие, а оставил в Петербурге или в Москве? И если так, то мы не найдем его дневник, как бы ни старались.
Я еще в Даниловке изложила свой план Кузнецову, и теперь, убедившись, что комнаты хорошо видны из кареты, мы начинаем действовать. За углом дома на обочине дороги высится куча сухих веток и листьев, которые дворник, должно быть, не успел убрать. А смоченную в масле ветошь мы привезли с собой. Поджечь ее — дело нескольких секунд.
Дыма от горящих тряпок получается столько, что впору беспокоиться, не загорится ли дом. Но об этом мы тоже подумали, и в багажном отделении экипажа стоит бочонок с водой.
Вадим не кричит, возвещая о пожаре, как это некогда делал Ватсон, да это и не требуется. Находясь у окна, не заметить дым, не почувствовать запах гари невозможно. И маркиз выглядывает в окно. Но горящая куча — за углом дома и ему не видна. А дыма много и слышен треск веток, и уже кто-то из проходящих по дороге горожан истошно орет: «Батюшки, никак, пожар!»
Мне даже из кареты слышно, как маркиз зовет слугу и велит тому вытаскивать на улицу сундук. Неужели, дневник всё-таки там, а Кондратий его просто не заметил?
Сам Паулуччи, отдав распоряжение и схватив висевший на спинке стула сюртук, бросается из комнаты вон.
— Ну, как оно? — Вадим возвращается в карету. — Горящую ветошь уже залили водой, видите, какой дым повалил.
— Он не взял с собой ничего, кроме сюртука, — шепчу я в ответ. — Совсем ничего! А его слуга вытащил на крыльцо только сундук.
— В сундуке не было дневника! — без тени сомнений заявляет Кузнецов. — Если только ваш Паулуччи и в самом деле не скрыл его магией. Всё, народ расходится. Сейчас и маркиз поймет, что всё обошлось. А где он, кстати, сам?
Да, как ни странно, но Паулуччи выходит на крыльцо только сейчас. Сюртук уже у него на плечах, и одна пола
