станет Бог?"
Юноша продолжал об этом думать, вернувшись с Джустиниани на позиции. И вот снова заиграла боевая турецкая музыка, привычная мелодия труб и барабанов, а затем послышался дружный боевой клич тысяч людей. Городские колокола уже не были слышны.
Новые враги, которые явились штурмовать баррикаду, не стали осыпать защитников стрелами и копьями, а сразу ринулись на приступ, и Джустиниани воспользовался этим. Он велел, чтобы его воины сами метали копья в нападающих, пока расстояние ещё слишком велико для ближнего боя. В ход были пущены те самые копья, которые ещё недавно летели в генуэзцев, и теперь генуэзцы вернули их туркам.
Копья разили почти без промаха. Тодорис видел, как первая линия нападающих, поначалу такая ровная, искривляется. Одни продолжают бежать к баррикаде, другие, не успев закрыться щитом от летящего копья, валятся вперёд, а третьи вынуждены переступать через них, ведь их подгоняют в спину четвёртые.
И всё же эта новая волна турецкого моря, несмотря на потери, не лишилась своей силы. Она нахлынула на баррикаду, и тут же стало ясно, что с этими врагами труднее разделаться, чем с предыдущими. Эти были более умелыми мечниками, и доспех у них оказался лучше. Вместо кожаных панцирей - кольчуги. На головах - шлемы.
Таких гораздо труднее ранить или убить, поэтому генуэзцы сменили тактику. Теперь в ход пошли не мечи, а всё те же копья, а также смола, которую лили вниз и тут же поджигали. Воздух огласился душераздирающими криками, запахло горелым мясом, всё пространство под баррикадами осветилось. Могло показаться, что приближается рассвет, но до него было ещё далеко, небеса оставались тёмными.
Тодорис, как заворожённый, смотрел на кричащих и горящих людей, которые тщетно пытались смахнуть с себя полыхающую смолу. Они падали, катались по трупам у подножья баррикады, старались сбить пламя. Кому-то пытались помочь те, кто ещё не вступил в битву.
Раненых оттаскивали назад, а их место занимали новые, карабкались по штурмовым лестницам, держа щиты над головой, но поднятый щит не спасал от копья, направленного в грудь, а если опустить щит, то на голову лилась смола. Что ни делай, а всё равно поражение - турки должны были скоро это понять, но они, кажется, не рассуждали, а просто следовали приказу, который гнал их вперёд. Следовали, чтобы в следующую минуту пополнить число раненых или убитых. Это казалось бессмысленно, и Тодорис на некоторое время просто перестал верить в реальность происходящего. Может, это сон?
Меж тем со стороны турецкого лагеря раздался многоголосый грохот пушек. Этот звук было ни с чем не спутать, но Тодорис всё же усомнился. "Турки стреляют в тыл своим же? Как так?" Но что бы ни являлось целью этой стрельбы, турки промахнулись. В темноте было трудно навести орудия.
На то, чтобы перезаряжать пушки, особенно большие, уходило много времени. Тодорис, отбиваясь от врагов, которые всё лезли на баррикаду, успел забыть о том, что залпы могут повториться. Новый грохот орудий застал его врасплох. А затем баррикада содрогнулась, в воздух взметнулась туча земли, во все стороны полетели куски брёвен и разные предметы, в том числе чьё-то оружие, части доспеха.
Тодорис неосознанно отмахнулся мечом от турецкого шлема, который сначала показался просто камнем, но лезвие характерно звякнуло о металл. В то, что происходящее - не дурной сон, верилось всё меньше. Казалось, даже генуэзцы застыли в недоумении: "Турки стреляют по своим же?" Враги под баррикадой тоже замерли, но опомнились первыми, когда увидели, что в баррикаде появился проход. Очевидно, это большая пушка попала точно в цель.
Турецкое море хлынуло в образовавшуюся брешь.
* * *
Яннису, решившему выследить предателя, удалось довольно легко затаиться. Не дожидаясь, пока вернётся Павел, мальчик напустил на себя непринуждённый вид и отправился на стену, примыкавшую к дворцу. Там он дождался момента, когда венецианцы, несшие дежурство на стене, начнут смотреть в другую сторону, и припустился вверх по лестнице, на крышу башни.
Прятаться в одной из комнат башни вряд ли следовало, ведь комнату могли запереть, поэтому Яннис, взбежав по каменной лестнице, поднялся на самый верх - на плоскую крышу, над которой реяли два красных флага.
Оказавшись на крыше, он не поднимался в полный рост, чтобы венецианцы не увидели, а просто улёгся на камнях, нагретых солнцем, и прикрыл голову краем плаща, чтобы лицо не обгорело под лучами, которые в пятый час после полудня были ещё довольно сильными.
Яннис заранее готовился к тому, что ничего из его затеи не выйдет. Вдруг кто-нибудь из венецианцев поднимется на крышу башни, увидит и прогонит. Поэтому мальчик уже заранее придумал ответ, если спросят: "Что ты здесь делаешь?" Яннис ответил бы, что просто решил посмотреть на турецкое войско и окрестности, присел ненадолго на крыше, а после сам не заметил, как задремал.
Это придуманное объяснение стало почти правдой, потому что Яннис, который в последнее время не высыпался, очень быстро уснул, пригретый солнцем, а проснулся лишь тогда, когда наступили сумерки и похолодало.
Высунув голову из-под плаща, Яннис увидел, что небо стало тёмно-синим, а облака - чёрными. На западе светилась золотая полоса. Над ней горело розовое пламя. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, поэтому турецкий лагерь, находившийся к западу от Города, стал одной тёмной массой, испещрённой мигающими точками костров.
На севере в волнах залива Золотой Рог отражалось закатное небо, поэтому на воде хорошо были видны чёрные силуэты судов - судя по всему, турецких. На них тоже зажигались огоньки и сами суда, кажется, двигались.
Яннис тут же вспомнил о неудачной попытке защитников Города сжечь эти суда, а также слова Юстинианиса, сказанные на совете: в неудаче мог быть виноват неизвестный предатель. Тот самый, которого Яннис собирался выследить!
Закатное зарево меж тем погасло, оборонительная стена быстро погружалась во мрак. На стенах толпилось множество венецианцев с зажжёнными факелами, но свет вырывал из темноты лишь небольшой участок кладки.
Наступающая тьма была зловещей, ведь турки хотели предпринять решающий штурм не позднее завтрашнего утра или, что более вероятно, нынешней ночью. Конечно, именно поэтому венецианцы притихли, почти не переговаривались и не двигались, а напряжённо всматривались в черноту турецкого лагеря и вслушивались в каждый звук.
Яннис не хотел быть обнаруженным, поэтому оставался на крыше. Глядя на запад, он ждал вместе со всеми и обдумывал, что делать дальше.
Чем больше мальчик думал, тем яснее ему становилось,
