Эвелин. Та перекладывала вину на сестру, чтобы было легче жить со своей болью. В этом мог быть смысл. Известно, что вина и отрицание – обязательные стадии скорби.
Но в гибели Скарлетт могло присутствовать еще что-то, пока еще недоступное взгляду. При всей трагичности детской смерти Пип была несколько озадачена, и именно из этой точки их с Эвелин несчастья начинали расходиться. Пип мучила вина за содеянное. Она была с ней днями и ночами, разрушив все, что она до того выстраивала. В мыслях Эвелин этих угрызений не было. Ее жизнь перечеркнуло горе, а не ее собственная вина.
Читая дневник, Пип все сильнее раздражалась из-за ограниченности описания, но при этом все сильнее чувствовала горе Эвелин, как будто погиб ее собственный ребенок. Разделяя ее боль, она обливалась слезами.
27 октября, четверг
Два месяца и десять дней. Дни бегут, а я застыла, вмерзла в неподвижность, как моя деточка. Просыпаясь утром, я знаю, что впереди еще один день без нее. Это никакая не жизнь. Я дышу, делаю необходимое, чтобы не умереть, но это не одно и то же. Так дальше нельзя. Если бы я могла, то мигом присоединилась бы к С. Но не могу, ведь самостоятельно лишить себя жизни значило бы проиграть, а это для меня неприемлемо. Вот я и тащусь, продираюсь, как могу, сквозь каждый новый день. Я сломлена и не подлежу ремонту. Не представляю себя в другом состоянии. Без моей ненаглядной Скарлетт в жизни не осталось цели.
Пип слышала, как ложатся спать ее родители. Дом затих, не считая капели из прохудившихся труб да уханья сов на ветвях ближних деревьев. Она читала, шмыгая носом, и добралась до ноября.
30 ноября, среда
Джоан мертва. Я рада. Мерзавка получила по заслугам.
От этой безжалостной строчки Пип оторопела. Она помнила слова Джеза: «По слухам, одна столкнула другую с лестницы». Неужто так и было? Дальнейшие записи в дневнике эту тему не развивали. Они становились все реже, превращаясь иногда в набор бессвязных на первый взгляд слов. Казалось, у Эвелин происходит распад личности. Примерно в середине декабря записи оборвались.
Незавершенность всей этой истории не давала Пип покоя. Она гадала, почему Скарлетт оставили без присмотра, почему Эвелин почти не чувствовала себя виноватой, действительно ли она убила Джоан. Либо она, Пип, докопается до правды, либо свихнется от противоречивых догадок.
Может, поделиться своими подозрениями с Джезом? Эту мысль она сразу отмела. Если считать запись от тридцатого ноября признанием, то это чужая тайна, которую грех разглашать, к тому же она вполне может ошибаться. Она убеждала себя, что правда – последнее, но от прочтения записи об участи Джоан у нее волосы вставали дыбом.
Одно было несомненно: вся эта история таила еще много неясностей. Почерпнутое из дневника и из старых газетных заметок приоткрывало только краешек истины, а вовсе не всю ее целиком. Пип знала, что должна отыскать недостающие элементы этой волнующей истории.
30
На следующий день Пип трудилась в лавке – разбирала груду детской одежды, чтобы предложить ее покупателям. Внезапно раздались возбужденные голоса. Между Одри и каким-то мужчиной вспыхнула перепалка. Слова нельзя было разобрать, но это явно не было дружеской беседой. Пип увидела, что Одри выпрямилась во весь свой небольшой рост и задрала подбородок, а мужчина в чем-то ее обвиняет, грозя пальцем.
Обычно в лавке царила тишь да гладь, поэтому столкновение было каким-никаким развлечением. Пип недоуменно приподняла бровь и подошла ближе, чтобы понять, о чем сыр-бор.
– Со смеху помрешь! – громыхал мужчина. – Вообще никакой системы?
– Уверяю вас, система у нас есть, и заведение полностью ей следует, – насмешливо отвечала Одри.
– Тогда извольте найти хотя бы одну простую вещь.
– Сэр, мы продаем вещи, поступающие в качестве пожертвований, – сказала Одри, старясь сохранить хладнокровие. – Обычно люди сдают вещи, в которых больше не нуждаются. Мы выставляем их на продажу. У нас их покупают. Все очень просто.
У мужчины поникли плечи.
– В том-то все и дело, – сказал он со вздохом, уже потеряв желание спорить. – Этот предмет не был ненужным. Он попал к вам по ошибке, мне крайне важно его вернуть.
Так происходило нечасто, но Пип знала случаи, когда люди возвращались за переданными в лавку вещами, надеясь, что они еще остались непроданными.
Одри поджала губы.
– Если вы опишете утраченную вами вещь, то мы попытаемся помочь, – сказала она, подчеркнув слово «вами», чтобы было ясно, по чьей вине произошло недоразумение.
Пип стало нехорошо. Она знала, что речь идет о дневнике. С самого начала было ясно, что он попал в коробку с книгами по ошибке.
– Это книга, – сказал мужчина. – Точнее, дневник. Вот такого размера. – Он показал руками размер. – С цветочками на обложке, кажется, маргаритками. Он по недосмотру очутился вместе с книгами, которые я привез. В той коробке ему было не место. Мне очень нужно его вернуть.
Теперь на его лице было написано отчаяние, и Одри, видя, что все карты у нее на руках, немного смягчилась.
– Когда вы привезли книги? – осведомилась она.
– Я оставил их у вас на пороге где-то неделю назад.
Одри возобновила атаку.
– На то и правила, – сказала она, указывая на надпись на стене. – Привезли бы нам книги в часы работы – мы бы вместе их перебрали, тогда ничего этого не случилось бы.
Она торжествующе улыбнулась, мужчина в ответ только вздохнул и взъерошил себе волосы.
– Вы правы, – сказал он. – Просто я торопился, а припарковаться не всегда легко…
– …в дневное время, – закончила за него Одри. – Знаю, но ничего не поделаешь.
– Ну так что? – нетерпеливо продолжил мужчина. – Вспомнили мою коробку?
Одри склонила голову набок, делая вид, что припоминает. Ответ был ожидаемый: «Нет, не помню».
У Пип усилилось чувство тошноты. Она отлично знала, о какой коробке разговор, знала, где лежит дневник, который ему вдруг понадобился: у нее в комоде, спрятанный под стопкой ее трусиков. Признаться, что дневник у нее, значило бы повиниться, что она его унесла (нарушение установленных Одри правил); а раз она его сохранила, значит, прочла. Голос совести требовал сказать что-то, но она на него не реагировала. У нее не было сил на столкновение с Одри, к тому же этого мужчину она видела впервые в жизни. Возможно, у него не больше прав на дневник, чем у нее, хотя возможность эта крайне мала.
– Куда могла подеваться коробка? – спросил он. – Как это у вас обычно бывает?
– Если ее не украли с порога лавки… – Одри
