с неодобрением к действиям Израиля. Подобного рода реакция представляла собой разительный контраст с тем отношением, которое журналисты западного мира проявили в конце 1945 г. в связи с проходившими во Франции процессами маршала Петена[39] и Пьера Лаваля[40], хотя те судебные разбирательства были просто пародией на правосудие. Очевидным был также и контраст по сравнению с одобрительной в целом либеральной реакцией на Нюрнбергский процесс, когда “суд победителей” выносил приговоры согласно законам, которые прежде не использовались в международной практике. Следует, однако, подчеркнуть, что в 1960 г. критика Израиля велась не с антисемитских позиций, а с позиций дружественных и скорее филосемитских. Антисемиты в XIX и XX вв. придерживались того мнения, что ничего хорошего от евреев ждать не приходится. Напротив, в данной ситуации либералы, судя по всему, ожидали от евреев чего-то лучшего, неких идеальных действий, отвечающих высшим стандартам человеческого поведения — которые, по их мнению, как раз и были преданы и попраны. Эта реакция лишний раз подтвердила справедливость тонкого замечания Ханны Арендт[41] относительно филосемитов эпохи Просвещения XVIII в., которые ожидали, что уж их-то евреи будут не просто исключительными евреями, евреями без изъяна, но и вообще идеальными образчиками человеческого рода. Впрочем, сколь бы различной ни была реакция на действия Израиля, надо подчеркнуть, что ни одна страна (за исключением, разумеется, Аргентины) — ни Западная Германия, ни Восточная Германия, ни Советский Союз, ни прочие европейские государства, население которых стало жертвами преступлений Эйхмана в годы войны, — никто не потребовал в официальном порядке его экстрадиции. Все они — тем или иным образом — выразили свою уверенность в том, что Эйхмана ожидает в Израиле справедливый и беспристрастный суд.
Эти ожидания оправдались в такой степени, что был удивлен даже сам подсудимый. Израильские власти позволили ему выбрать защитника по собственному усмотрению, из любой страны мира. По совету своей семьи он остановил выбор на д-ре Роберте Серватиусе, известном шестидесятипятилетнем юристе из Кельна, имевшем немалый опыт в деле защиты военных преступников на Нюрнбергском процессе. Серватиусу было позволено привезти с собой помощника по своему выбору. Все связанные с этим издержки, а также выплату гонорара защите брало на себя правительство Израиля.
Наконец, и апреля 1961 г., судебный процесс над Эйхманом начался в Иерусалимском окружном суде. Были приняты самые строгие меры предосторожности. Охрану несли сотни полицейских. Вход в зал осуществлялся исключительно по пропускам, выдаваемым в Министерстве юстиции. Процесс освещали не менее 600 иностранных корреспондентов. Эйхман, по их общему впечатлению, оказался человеком некрепкого телосложения, лысеющим, с довольно невыразительной внешностью, в очках. Одетый в темный костюм, он сидел на скамье подсудимых, отгороженный от зала пуленепробиваемым стеклом. Процесс вели трое судей, члены Верховного суда Израиля; двое из них, председательствующий Моше Ландой[42] и д-р Ицхак Раве, родились и учились в Германии. Обвинителем на процессе выступал Генеральный прокурор Израиля Гидеон Хаузнер[43]. С самого начала процесса деяния подсудимого определялись в первую очередь как преступления против еврейского народа. Эйхман обвинялся в том, что, будучи основным исполнителем “окончательного решения”, он стал причиной гибели миллионов евреев, организовывая процесс их уничтожения в концентрационных лагерях, трудовых лагерях и лагерях смерти, а также массовые убийства, которые совершали эйнзацгруппен[44] на территории Советского Союза. Серватиус первым делом заявил два процессуальных отвода: судьи не имеют права вести процесс в силу предвзятости своих мнений, а Эйхман неподсуден этому суду, поскольку он был доставлен в Израиль насильно, а также потому, что Закон от 1950 г. о наказании нацистских преступников и их пособников был принят post factum.
На это Хаузнер ответил, что судьям вменяется в обязанность быть справедливыми, но при этом вряд ли нейтрально-безразличными — в противном случае ни один добропорядочный гражданин не смог бы судить преступников. Что же касается похищения Эйхмана, то не имеет значения, каким именно образом обвиняемый оказался в пределах юрисдикции данного государства, — это никак не связано с наличием у государства прав на проведение судебного разбирательства. Аналогичным образом Хаузнер отверг и тезис защиты относительно принятия Израилем соответствующего закона задним числом, заявив, что у человечества нет другой альтернативы, кроме как вводить ретроактивно законы, карающие преступления подобного рода, и в качестве прецедента указал на Нюрнбергский процесс. Действительно, подсудимый совершил свои деяния до создания Государства Израиль, но все Великие державы уже давно признали Израиль не только юридическим преемником британского мандата, но и государством, которое вправе выступать от имени уничтоженных евреев. После длившегося несколько дней обсуждения позиций защиты и обвинения суд объявил 17 апреля, что он имеет право вести процесс над Эйхманом. Сидящие в зале суда были, вполне естественно, утомлены этой длительной процедурной дискуссией, которая для стороннего наблюдателя представлялась сухой и однообразной и в ходе которой, день за днем, обе стороны процесса представляли суду скрупулезно подготовленные документы и ссылки на прецеденты. Однако на иностранных юристов и историков произвело большое впечатление то, с каким тщанием израильтяне ссылаются на прецеденты и особенно на решения английских и американских судов. Мало-помалу мнение юристов стало складываться в пользу израильской юстиции.
Наконец с обвинительной речью выступил Генеральный прокурор Гидеон Хаузнер. Хаузнер, выходец из Польши, среднего роста, лысеющий человек сорока шести лет, сделал блестящую карьеру в сфере юриспруденции, а затем и в политике, став видным членом Независимой либеральной партии, которую после 1965 г. он будет представлять в кнесете и в правительственной коалиции. В этот день, 17 апреля 1961 г., он произнес яркую и волнующую речь. В течение восьми часов, на протяжении трех судебных заседаний, Хаузнер прослеживал историю нацистского антисемитизма и массовых убийств в годы войны на территории Европы, определив роль Эйхмана в совершении всех этих злодеяний. “Я стою тут перед вами, судьи Израиля, — провозгласил Хаузнер, указав при этом обвиняющим жестом на подсудимого в кабине из пуленепробиваемого стекла, — и я стою не один. Со мной, в этом месте и в этот час, стоят шесть миллионов обвинителей”. И немало людей в зале суда при этих словах невольно сжали кулаки. После такого вступления обвинитель представил суду в качестве улик все шесть томов показаний, данных Эйхманом в ходе следствия. Обвинитель подверг подсудимого перекрестному допросу, представил значительное количество документальных свидетельств, а затем дал слово многочисленным еврейским (и не только еврейским) свидетелям, рассказавшим о своих страданиях и о муках еврейского народа в годы Катастрофы. Присутствующие слушали эти показания с ужасом, многие не могли сдержать слез, кто-то терял сознание. Пытаясь защищаться, Эйхман постоянно стремился преуменьшить свою роль. Серватиус представил суду двадцать диаграмм, отображавших деятельность различных учреждений рейха, занимавшихся “окончательным решением”, с помощью которых
