вышел из леса. У Лысой горы немного отдохнул, поплелся в Заречье...
Мать на пороге повисла у Шурки на плечах, сквозь слезы рассказала, как проходил обыск.
– Они нашли что-нибудь, мама? – побледнел Шурка.
– А что находить-то? Только перепортили последнее барахло!
Шурка кинулся под кровать, заглянул во все валенки, даже потряс их.
– Мама, ты ничего не видела, когда убирала комнату?
– А что ты потерял?
Забыв о голоде в усталости, Шурка ринулся в дом Кравченко. Тимофей Ефимович как раз пес по двору охапку сена для коровы.
– Дядя Тима! – закричал Эдисон. – Я пропал!
Щеки его ввалились, потрескавшиеся губы дрожали.
Кравченко бросил сено, встревоженно спросил:
– Что случилось?
Шурка обнял старого Кравченко, как отца. Захлебываясь в слезах, рассказал о медном проводе, стаканчиках, японском солдате н о шестизарядном револьвере системы Смит-Вессон.
– Я его в валенок положил!
– Сам ты валенок! – оборвал его Кравченко. – Бить бы тебя, да жалко! Натворил беды! Ну, иди в избу, придумаем что-нибудь!
Глава двадцать четвертая
«КАМАРИНСКИЙ МУЖИК»
Жена и дети Горяева давно спали, а сам он сидел за кухонным столом. На стене застыли ночные тени: взлохмаченная голова, бутылка и маленькая лампа. Из комнаты доносилось тиканье будильника, а с печного шестка – мурлыканье свернувшегося клубком кота... Вот голова качнулась, через всю стену вытянулась тень огромной руки, схватила бутылку за горлышко. Горяев налил в стакан мутного самогона, выпил, обтер губы рукавом, стукнул пустым стаканом о стол. Кот на шестке поднял голову, потянулся и спрыгнул на пол. Хозяин поманил его, взял себе на колени и начал гладить по мягкой спине. Кот закрыл глаза, снова замурлыкал. Смазчик склонился над ним...
– Что же я завтра скажу этому контрразведчику? А?
Конечно, Горяев – русский человек и готов помочь России, ла не так, как предлагает полковник. Горяев любит песенку про камаринского мужика, считает себя таким же мужиком и знает, как надо помогать России... Русский камаринский мужик уже разогнул свою спину и сжал кулаки, худо теперь придется тем, кто притесняет его... Хитрит полковник. Послал Горяева понятым в рабочие кварталы, проверяет его и все еще помнит белую шапочку с голубой лентой. Смерти многих людей хочет полковник...
Прямо из горлышка отпил смазчик противной жидкости, сплюнул, понюхал хлебную корочку, покачал головой. Не рассказал он старому Кравченко о беседе с полковником. Не сказал и о находке револьвера. Сосед может не одобрить задуманного шага. А он, Горяев, больше терпеть не может. Он все сделает один. Полковник обидел камаринского мужика, и мужик сам даст сдачи...
Горяев подержал перед лампой бутылку, в ней осталось совсем немного. Лучше сберечь на утро, годится для похмелья. Смахнул с колен кота, погасил лампу и пошел спать. По-прежнему тикал будильник, отсчитывая время...
Ровно в десять часов постучал Горяев в кабинет полковника. Тот расхаживал из угла в угол, дымя папиросой.
– Какой ты помятый, смазчик! Что за вид! Тебе не кажется, что ты уже нализался какой-то сивухи?
– Самую малость, ваше благородие, – прохрипел Горяев, – как говорится, хватил для храбрости.
– Для храбрости? – полковник сел в кресло. – Какой же подвиг собираешься ты совершить?
– Я ведь на большое дело решился! Как тут не выпить!
Семеновец чуть приподнялся в кресле.
– Значит, ты согласен с моим предложением?
Кивок головы был ему ответом.
– Это действительно подвиг! – сказал полковник. – Россия не забудет его, смазчик! Атаман щедро наградит тебя!
– Ваше благородие, – Горяев прокашлялся. – А Россия простит мне это?
– Так богу угодно! Отец Филарет благословит тебя крестом... Как же ты начнешь действовать? Объясни!
– Сей момент!.. Дозвольте папиросочку, ваше благородие! – Из протянутого полковником портсигара Горяев взял папиросу, нащупал в кармане спички, встал со стула и закурил.
– Ну вот... Прихожу я, к примеру, сказать, к соседу Кравченко. Человек он тихий, семейный набожный, в политику носа не сует. И начну... Мол, жизни нет от белогвардейской погани. Атаман Семенов – палач, его солдаты и офицеры бандиты.
Сам того не замечая, Горяев говорил все громче и громче...
– Что они нам принесли? Броневики, нагайки, расстрелы, порки! Кровь нашу проливают. Скажу я соседу... силы, мол, надо собирать и идти на атамана. Поднимается русский камаринский мужик – не устоять белякам. Мы, железнодорожники, будем стрелки портить, пути разбирать, полетят под откос белогвардейские эшелоны. Одним словом, бей их, бей!
Полковник, не спуская глаз с Горяева, удивлялся его горячности. Смазчик с жаром ударял себя в грудь, голос его в ярости срывался.
– А косоглазая Япония зачем к нам пришла? Чего самураям на чужой земле надо? Микадо хочет вместе с атаманом за горло нас взять, богатства к своим рукам прибрать....
– Постой, постой! – полковник заворочался в кресле. – Очень уж ты, того... Я еще подумаю, что тебе говорить, проинструктирую... Но одного Кравченко мало... Да ты сядь, чего так распалился?
Смазчик, тяжело дыша, медленно опустился на стул.
– Я, ваше благородие, могу к паровозникам в брехаловку сходить. Скажу и там что следует!
– Можно и туда, только один раз, чтобы мы в их присутствии могли взять тебя... Я тут бумажку заготовил, ты подпишешь ее. – Порывшись в верхнем ящике стола, полковник достал небольшой аккуратно исписанный лист. – Вот тут поставь свою фамилию, получишь задаток.
– Ваше благородие, можно еще папиросочку?
– Кури!
Руки у Горяева дрожали. Он глубоко затянулся два раза.
– А ведь вы правы были, ваше благородие! Нашел я ту белую шапочку с голубой лентой!
Наклонившись через стол, полковник шлепнул Горяева по плечу.
– Я знал, что из тебя будет толк!
Контрразведчик сочно и довольно захохотал.
– Где же она была? У кого?
Смазчик бросил окурок в пепельницу.
– Девчонка махонькая, годков около двенадцати – не больше. Худенькая, щупленькая, вся краса – косички, а смотри ты, на какое дело пошла! Что ее ожидает?
Полковник достал из кармана нежно благоухающий платочек, не торопясь высморкался.
– Видишь ли... Нам некогда раздумывать. Ведь речь идет о судьбе России. Если понадобится, любого к ногтю – и дело с концом... Слабонервный ты, смазчик! На тебе лица нет... Принес шапочку?
Горяев с трудом поднялся со стула.
– Принес, ваше благородие. Пусть не дрогнет у вас рука, когда будете целиться в мою дочку!
Вместе с креслом полковник отодвинулся от стола: «Что это с ним? Перехватил сивухи, свинья...»
Из кармана
