— Она спасена, слава богам! А ребёнок? Мы хотели назвать его Марком…
— Боюсь, это невозможно, — покачал головой врачеватель.
— Он мёртв… — прошептал Токул.
— Нет, но это девочка! — засмеялся Иппаркий, собирая инструменты. — Рабыни моют её сейчас.
— Да воздастся хвала всем богам! — вскричал Токул, вне себя от радости.
— Ладно, теперь, когда ты немного успокоился, мы можем, наконец, поговорить, — напомнил ему Аврелий, и не думая отступать.
— Заявление Бальбины припирает меня к стенке. Или она, или я!
— Если не виноват, то у тебя только один выход из положения. Ты должен помочь мне найти убийцу.
— Думаю, нет смысла просить тебя забыть о признании слабой женщины, сделанном под влиянием боли и страха…
— Я — магистрат, — напомнил ему Аврелий.
— Неподкупный. Или просто слишком богатый, чтобы тебя купить, — вздохнул ювелир.
— Вернёмся к тому дню, когда убили твоего брата.
— Феликс отступил со своими угрозами, это вызвало у меня подозрение, и когда, во втором часу дня, я увидел, что он выходит из дома, то тайком пошёл за ним.
— И шёл до самой Субуры? — спросил сенатор как бы невзначай.
Ювелир не попался на эту удочку.
— Брось, Стаций, ты ведь прекрасно знаешь, что сначала Антоний должен был зайти к тебе за одеждой и паланкином! После этого он направился прямо на Эсквилинский холм. Шёл очень торопливо, и мне не удалось незаметно проследовать за ним. И тогда я покружил немного и отправился на Форум.
— Никого не встретив по дороге?
— Никого, если не считать одного продавца из магазина на виа Сакра, — подтвердил ювелир.
Слова раба, рассудил Публий Аврелий, ничего не стоят в суде, и в любом случае у Токула всё равно было время, чтобы убить брата.
— Что-нибудь было у тебя с собой? — спросил Аврелий, вспомнив о чёрном плаще.
— Только сумка через плечо, — признался ювелир.
Патриций возвёл глаза к небу: он прекрасно знал этот жуткий мешок Токула — серый, старый и такой большой, что в нём вполне могли уместиться даже два плаща…
— Короче, ты находился в двух шагах от места убийства, и у тебя нет алиби, зато есть три убедительные причины желать смерти своему брату: жена, ребёнок и деньги! Если это всё, что можешь сказать мне…
Токул довольно долго молчал, прежде чем ответить.
— Это старая история, она началась ещё двадцать лет назад.
— Послушаем! — резко произнёс сенатор.
— Ещё с ранней юности Феликс постоянно затевал всякие безнадёжно провальные махинации.
Но однажды предложил кое-что интересное, так что мне даже захотелось выслушать его…
— Золото?
— Да, ожерелье удивительной работы, изготовленное в той же технике, что и серёжка, которую ты мне показывал. Я спросил, сколько он хочет за неё, я охотно купил бы… Это золото обжигает, сказал он, его нужно как можно быстрее превратить в слитки, сделать неузнаваемым. Брат предлагал мне на этом деле хорошие проценты.
— Ты заподозрил нелегальное происхождение и всё равно согласился переплавить его?
— Дело есть дело, — вздохнул ювелир. — Так или иначе, мне было бесконечно жаль, потому что это были настоящие ювелирные шедевры: тяжёлый нагрудник с выгравированными великолепными быками, ожерелья из тончайших сплетённых золотых цепочек, браслеты в виде змей, посуда, украшенная тиснением, пояса с изображением топоров…
— Топоров, ты сказал? — переспросил Аврелий.
— Да, двусторонних топоров.
— Как браслет Агенора… — задумчиво проговорил сенатор. Браслет, который вернул вольноотпущеннику свободу, был всего лишь ничтожной частью сокровища, попавшего в переплавку. — Ты спас от огня двух пчёл, верно?
— Да, и обетную статуэтку. Это всё, что осталось от несказанной красоты. Многие годы я ревностно хранил их в своём сундуке и никому не показывал. А потом я, старый дурак, подарил их Бальбине…
— И твой брат завладел ими.
— Они не принесли ему удачи, хотя одна из пчёлок и была с ним, когда его убили.
— Та самая, про которую ты сказал, будто никогда не видел.
— Ну, это же понятно: о таких делах не говорят с посторонними, — оправдался ювелир.
— Даже если это римский магистрат?
— Особенно если это римский магистрат, — улыбнулся Токул.
— Это произошло в первый год правления Сейяна, верно? — уточнил Аврелий.
— Да, я прекрасно помню это, потому что Метроний тогда опустился до одного из своих самых бесстыдных доносов об оскорблении императора, с помощью которого префект претория осудил многих состоятельных граждан. Феликс тогда ужасно паниковал, опасаясь, что его вот-вот арестуют. Да и я тоже обливался холодным потом, но мы всё же переплавили золото глубокой ночью. Смешно, но за всю нашу жизнь это был единственный случай, когда мы чувствовали себя близкими людьми.
— Потом о золоте больше никто ничего не слышал, но Метроний сумел выкрутиться, — заключил патриций. Есть ли способ лучше, чем вернуть префекту претория сокровище, предназначенное для заговора против него?
— Пойми меня: я никого не обвиняю. Феликс общался со множеством людей. Если не ошибаюсь, был дружен тогда и с тобой, и с Валерием, но это не даёт мне права называть вас обоих его сообщниками.
— Всё это очень интересно, Токул, но не перечёркивает слова Бальбины, — возразил сенатор.
Тут дверь открылась, вошла кормилица и внесла на подушке новорождённую в льняных пелёнках.
— Минутку, — остановил её Аврелий, взял девочку из рук служанки и опустил на пол, к ногам Токула. Согласно старинному обычаю, ни один ребёнок в Риме не имеет права на жизнь, пока не будет публично признан отцом семейства.
— Признаёшь свою дочь, Токул? Во имя твоего покойного брата, естественно!
Ювелир подхватил ребёнка с пола и поднял высоко вверх.
— Да будет взращена и воспитана! — произнёс он предписанные традицией слова, да так и стоял с воздетыми руками, пока Аврелий не спеша покидал комнату.
Отослав нубийцев, Аврелий возвращался домой пешком, желая обдумать некоторые соображения о том, у кого же всё-таки имелся повод совершить преступление.
Это прежде всего Паул Метроний.
Если у Цепиона имелся сообщник в Риме.
Если этот сообщник действительно был
