о боли я,
много ль знаю о смерти я?
На бульваре торгует ландышами —
цветами из Красной книги —
просто женщина ненакрашенная.
Приглядишься – глаза Марии.
Все там будем, в той книге Красной,
вымирающий вид растений.
Во дворах ландыши – рясно —
нашим мёртвым постели стелют.
«Если вам скажут другое, не верьте…»
Если вам скажут другое, не верьте!
Война бывает только в кино.
На ней не гибнут ни старики, ни дети,
ни мужчины, одетые в камуфло.
Это всё постановка, собранная декорация,
замысел режиссёра, искусственный нарратив.
Потому что война за гранью любого рацио,
абсолютное отсутствие перспектив.
Потому что как только ты дашь ей осколок шанса
убедить тебя, что с неба реальный свинцовый дождь…
Нет, уж лучше после этого киносеанса
верить, что просто встанешь и, пошатываясь, уйдёшь.
Вернёшься домой, вытащишь из кармана
бумажник, мобилу и смятый кинобилет.
Только вот вместо дома – воронки открытая рана —
Восемь. Донбасских. Лет.
Владислав Русанов
Вальс обречённых
Нас не язвите словами облыжными,
Жарко ли, холодно? По обстоятельствам…
Кто-то повышенные обязательства
Взял и несёт, а мы всё-таки выживем.
Мальчики с улиц и девочки книжные…
Осень кружится в кварталах расстрелянных.
Знают лишь ангелы срок, нам отмеренный,
Только молчат, а мы всё-таки выживем.
Не голосите, холёно-престижные,
Будто мы сами во всём виноватые.
На небе облако белою ватою
Мчит в никуда, а мы всё-таки выживем.
Не разобраться, что лучше, что ближе нам?
«Шашки подвысь и в намёт, благородие!»
Нам смерть на Родине, вам же – без Родины.
Вот как-то так… А мы всё-таки выживем!
2014
«Мой город. Мой Донецк. Моя печаль…»
Мой город. Мой Донецк. Моя печаль.
Вдохнул со стоном. Глухо. Больно. Стыло.
Так плачет оцинкованная сталь
от лёгкого прикосновенья била.
Молчит труба. Архангелы не спят,
взирают сверху вниз на толковище.
Лишь некто в белом с головы до пят
кричит, срываясь в рык, на пепелище.
А некто в чёрном скалит тридцать два
на кураже. Он зол, упрям и весел.
Где истина? Слова, слова, слова…
О славе, о героях и о мести.
Ещё не вечер, не гудит набат,
ещё снаряды не жужжат слепнями.
Донецк не спит и, немотой объят,
молчит, врастая в тишину корнями.
2017
Ангелы Донбасса
Маленький шахтёрский город,
пограничный с Россией.
Здесь
из окон пятиэтажки
небо такое синее.
Мальчик клеил из картона модели,
он мечтал в океане
водить каравеллы.
Он бредил парусами,
хранил портрет Колумба,
изучал такелаж, галсы и румбы.
Он остался под обломками
рухнувшего здания.
Украинский лётчик доложил
о выполнении
задания.
Самая обычная младшеклассница
знойным
луганским
летом
упрямо ходила в ДК,
занималась балетом.
Она крутила фуэте,
она стояла на пуантах,
легко различала аллегро и анданте.
Осколок прошёл навылет,
когда по Камброду
отработали украинские
миномёты.
Он мог бы стать актёром,
врачом,
инженером,
шахтёром,
пилотом…
Просто парнишка ещё не определился
с будущей работой.
Он часто сбивал коленки,
ругался со сторожами,
прогуливал уроки,
иногда курил за гаражами.
Скорая не успела помочь
даже просто уколом,
когда он зацепил растяжку
по дороге в школу.
Первого сентября
они входят в райские классы
и садятся за райские парты.
Белые.
Ангелы.
Донбасса.
2017
«Неидущий пути не осилит…»
Неидущий пути не осилит,
негорящий не будет в тепле,
а мне нравится ездить в Россию
по раздолбанной в хлам колее,
по гребёнке, накатанной танком,
по просёлку, где в пояс полынь,
по шоссе, где чернеют заплатки,
прячут оспины этой войны.
Тень дубрав и берёзок курсивы,
ширь полей и пригорков венец.
Открываю я снова Россию,
как влюблённый и жадный юнец.
Зачерпну я Россию горстями —
синь небес, духовитость земли,
от церквей до дворцов с крепостями,
величавость обеих столиц.
От Камчатки до Калининграда,
от ледовых широт до пустынь
всё в России мне свет и отрада —
я – её заблудившийся сын.
2018
«Я видел пробитые навылет панели…»
Я видел пробитые навылет панели,
я слышал, как пули срезают ветки,
я знаю, как вести себя при артобстреле,
я умею отличать прилёт от ответки.
Я видел, как дети боятся неба,
я слышал, как мать рыдает над сыном,
я знаю, как город выживает без хлеба…
И я не сумею простить Украину.
2019
Дикое поле
Мы – дети Дикого поля,
разбойничьей, злой удачи.
Мы малочувствительны к боли,
мы редко и скрытно плачем.
Несли нас пегие кони,
земля под копытом горела,
умели пустою ладонью
отбить печенежьи стрелы.
Теперь наши степи – пашни,
нарыты в них шахты-норы,
натыканы телебашни,
куда ни поедешь – город.
Теперь мы не головы рубим,
а рубим горючий камень.
Дымятся заводов трубы,
гремят и кузни, и станы.
Но войны
