конце концов появилась эта цифра – 1400 браков? Если учесть, сколько одних только бюрократических трудностей и проволочек пришлось преодолеть этим молодоженам, то их явно было гораздо больше.
Глава шестая
Грабежи, рационирование продуктов, черный рынок – первые уроки рыночной экономики
Большинство немцев узнали, что такое голод, только после войны. До того они неплохо жили за счет разграбления занятых территорий. Во многих городах продовольственные ведомства скопили столько продуктов питания, что голода не было даже во время продолжительного периода бомбардировок. Однако после окончания военных действий вся эта инфраструктура рухнула. И то, что большинство уцелевших немцев тем не менее – при уничтоженной транспортной системе – пережили необычайно теплое лето 1945 года с относительно полным желудком, кажется почти чудом. И только потом продовольственная ситуация ухудшилась и перешла в настоящую катастрофу, вошедшую в историю как «голодная зима 1946/47 года».
То, что она наступила не сразу после окончания войны, свидетельствует о феноменальной антикризисной ловкости как со стороны дезориентированных побежденных, так и со стороны победителей, находившихся на чужой, незнакомой земле. Если бы многие пекари даже в условиях хаоса не продолжили печь хлеб, торговцы бы не стали просто искать новые логистические решения, а доставщики развозить товары – даже на простых ручных тележках и без заказа, то разразившаяся гуманитарная катастрофа, особенно в городах, приняла бы гораздо более устрашающие масштабы. Прерванное снабжение продовольствием было временно налажено благодаря решительным действиям отдельных граждан. Так, например, председатель мюнхенской продовольственной комиссии – «рейхскомиссар по продовольствию», как это называлось при нацистах, – узнав в начале мая, что у мюнхенских пекарей муки осталось всего на пять дней, лично отправился на поиски жизненно необходимого товара, захватив с собой председателя Баварского объединения мельничных предприятий, который знал владельцев мельниц и мог уговорить их возобновить поставки. Вот такими тернистыми путями (чего стоило, например, раздобыть у командования оккупационных войск грузовики и бензин!) шли энтузиасты-добровольцы, чтобы в конце концов на удивление хорошо организовать снабжение, во всяком случае на какое-то время. К тому же большинство немцев не ждали ничего подобного и готовились к худшему – к полному краху и гибели страны, поэтому многие еще во время последних боев начали в панике делать запасы.[178]
Первое перераспределение – граждане учатся мародерству
«Рано утром, как только рассвело, начался грабеж», – записала в своем дневнике молодая секретарша Бригитте Айке 2 мая 1945 года. Она со своей тетушкой Валли и многими другими соседями отправилась в здание районной администрации Берлин-Фридрихсхайна в фешенебельном квартале, носившем имя Геббельса, жители которого, партийные бонзы высокого ранга, незадолго до этого в панике покинули свои жилища. «Нам приходилось перешагивать через трупы. Один из них – пожилой женщины – был обгоревшим. Народ тащил из подвала все, что попадалось на глаза. Я увидела сестру Хельги Дебо, Веру, мы взялись за руки и тоже вошли в здание. Внутри было темно и полно дыма, мы чуть не задохнулись, под ноги все время попадалось что-то мягкое, похожее на мертвые тела. Мужчины взламывали одну дверь за другой. Чего там только не было – сигареты, вино, водка, крем, игральные карты, разные вещи, сапоги. Я в спешке схватила несколько баночек крема, вместо того чтобы взять, например, сапоги».
После здания администрации они совершили рейд по покинутым квартирам, пока кому-то из женщин не пришла в голову идея проникнуть на вещевой склад.
«После настоящей рукопашной схватки мне удалось урвать рулон крепового шелка кофейного цвета, подтяжки и еще какое-то барахло. Потом я выбрала себе в отделе мехов прекрасную шубку, и тут вдруг послышались свистки и стрельба, кто-то крикнул, что пришли русские. Я подумала, ну все, теперь нам всем крышка. Мы бросились вниз, у входа уже стояли какие-то типы, нам приказали сложить на полу солдатские шинели, я со страху бросила все, что было у меня в руках. Слава богу, что я вообще унесла оттуда ноги и вернулась домой целой и невредимой. Но люди все словно обезумели, превратились в хищных гиен, толкались и дрались из-за вещей, совершенно утратив человеческий облик».[179]
В опьянении мародерства люди слепо хватали все подряд, даже вещи, которые были им совершенно не нужны, главное – чтобы они не достались другим! Часто рассказывают, что вещи, из-за которых люди только что ожесточенно дрались, по дороге домой, придя в себя, они просто выбрасывали.
Из Мюнхена Süddeutsche Zeitung сообщала, что в дни безвластия были разграблены вещи и ценности на миллионы марок. На продовольственных складах ходили в сапогах по горам сахарного песка, а c товарной станции катили по мостовой огромные круги сыра. «Алчность ослепила людей, они потеряли над собой контроль». В арцбергском винном подвале, где мародеры вскрыли бочки, несколько, предположительно, пьяных женщин утонули в затопившем погреб вине. Какая нелепая смерть! Они пережили войну и погибли в мирное время в море красного вина, которое было им в буквальном смысле по колено.[180]
Полное отсутствие определенности и представления о том, что принесут следующие дни и недели, разожгло гипертрофированное стремление делать запасы. Люди жадно хватали все, что попадалось под руку, нередко вырывая друг у друга добычу. Чтобы хоть немного ослабить напряженность, оккупационные власти отдали подконтрольные им продовольственные и вещевые склады на разграбление.
Во всех оккупационных зонах власти стремились как можно скорее навести относительный порядок. Они отыскали прежних бургомистров и снабдили их первыми инструкциями. Те, привычные к послушанию, поразили военных своей полной готовностью к сотрудничеству. Однако их, как правило, через несколько дней заменяли на других. Военные психологи быстро решили проблему местного самоуправления: они нашли бывших чиновников Веймарской республики, уволенных нацистами, и сделали их своими помощниками и «связными». В советской оккупационной зоне первое время царил подчеркнутый прагматизм в отношении нового персонала. Вернувшийся из московской эмиграции коммунист Вальтер Ульбрихт получил поручение с группой своих немецких партийных соратников наладить общественную жизнь и управление. При этом Ульбрихт внимательно следил за настроениями населения. Перестройку берлинской управленческой структуры он представлял себе так: «Коммунисты в роли бургомистров нам не нужны. Разве что в Веддинге и Фридрихсхайне. В рабочих районах бургомистрами должны быть преимущественно социал-демократы. В буржуазных кварталах – в Целендорфе, Вильмерсдорфе, Шарлоттенбурге и т. д. – нам надо поставить бургомистрами представителей буржуазии, людей, которые раньше были членами партии Центра, Демократической или Немецкой народной партии. Лучше всего, если это будут доктора каких-нибудь наук, но в то же время обязательно антифашисты и люди, с которыми мы могли бы эффективно сотрудничать». Во многих городах свои услуги предлагали антифашистские комитеты, вышедшие из остатков Сопротивления и рабочего движения. Однако их предложения часто
