коммуналке и регулярно избивающих его хулиганов во дворе, на Комитет, в котором так и не задалась его карьера.
Ну да, спустился этот Кацнельсон в подвал. Чего-то там увидел… Мало ли чего в темноте не увидишь? А через полчаса оттуда вылез. И все. Вот и все дело. Кого это волнует? Выяснилось, волнует. И еще как. Оказалось, что этот подвал не просто подвал, а спецобъект номер 47500/374. О существовании которого знали только самые высшие начальники органов государственной безопасности СССР. Знали-то знали, но давным-давно забыли. Не давным-давно впрочем забыли, а во время погрома, устроенного в органах Хрущевым. Да так основательно забыли, что – в нарушение всех правил – повесили спецобъект на баланс Вневедомственной охраны, не объяснив толком, что за объект она должна охранять. Скинули с себя ответственность.
Самое скверное заключалось в том, что секретная «особая папка», в которой была изложена история объекта номер 47500/374, из архива исчезла. Уму непостижимо! Поэтому, когда со склада пришел анонимный донос… доносчик утверждал, что сторож-еврей, обязанный охранять склад – «самовольно проникает в подвал и присваивает хранящиеся там ценности, принадлежащие советскому народу»… стали искать сотрудников КГБ или милиции, знавших хоть что-то о спецобъекте. Чудом нашли одного старенького дяденьку, который когда-то, еще в структурах МГБ имел с ним дело. Посетили его чудовищно грязную и вонючую квартиру где-то на Божедомке. Дядька не вязал лыка. Не понимал, о чем его спрашивают. Ему пригрозили. Подняли голос. На это дядька отреагировал так – заплакал, и, жалко улыбаясь, пропел куплеты из известной песни. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью… Преодолеть пространство и простор… Наш острый взгляд пронзает каждый атом…
Складской подвал естественно посетили. Точнее, это он, Прокофьев, один спускался в этот подвал. По приказу руководства. С фотокамерой и вспышкой. Пришел на проходную, показал свое удостоверение, потребовал список сторожей. Затем заговорил о подвале…
И список и ключ дал ему дежуривший тогда Кацнельсон, он же рассказал о выключателе, снабдил фонариком, показал люк. Прокофьев спустился по винтовой лестнице вниз. Включил свет, обошел зал два раза. Убедился в том, что он пуст как брюхо голодающего, пофотографировал в свое удовольствие и покинул помещение. Уже на лестнице ему вдруг померещилась в темноте его бывшая теща. Она стояла в середине зала и манила его рукой. Голая и жуткая. Не обратил внимания. Свалил все на водку, которую употреблял каждый день «для того, чтобы окончательно не слететь с катушек».
Что за параша, – говорил сам себе следователь. Теща померещилась… Какие ценности? Ничего там нет.
Пришел в свой кабинет. Написал рапорт начальству. После чего не поленился, отнес пленку в лабораторию, а рапорт… лично передал наглой секретарше Хохловой, на которую давно положил глаз, но так ничего и не добился. Та бумажку приняла, а затем демонстративно небрежно сунула ее между каких-то посторонних бумаг. Хмыкнула и закурила длинную американскую сигарету. Начальник Прокофьева, полковник Котов, вызвал его на следующий день на короткую беседу.
– Слушай, Прокофьев, вот твой список сторожей на складе. Один жид и пять старых русских теток. Одна из них и донесла, как пить дать. Золотой у нас народ. Заботливый. Вызови жида и проверни его через мясорубку, может, что и узнаем. Надо что-то наверх доложить. А потом подгоним туда машины и зальем этот зал бетоном. Чтобы закрыть дело. А затем и ящики со двора склада выкинем, а сторожих на пенсию отправим. Пусть носки вяжут внукам. Построим там многоквартирный ведомственный дом. Такое место шикарное пропадает… метро рядом, вокзал, центр.
– Слушаюсь. Все сделаю, как вы сказали.
– И еще… ты Прокофьев того, синяков не оставляй у жида на туше. У него связи.
– Есть. Никаких синяков.
– И последнее. Что это ты там наснимал казенной камерой? В лабораторию отнес… Хорошо, к человечку знакомому попала пленочка, к Михееву. Он могила. Работник старой школы. Начинал при Лаврентии. Михеев пленку проявил, фотографии напечатал и мне принес. Вот, посмотри…
Начальник подал Прокофьеву фотографии. Прокофьев посмотрел и обомлел, и похолодел. Вместо зала и его стен – на них были… он сам и его любовница Зиночка, бухгалтерша из ресторана Арагви. Голые. Во всех возможных позах. Камасутра прямо. Кто же их снимал? Хорошо еще, фотографии были нечеткие. Видимо, снимали с рук… в полутьме. Свои небось. И Котову подсунули теперь. Ржут, наверное, в курилке как дикобразы. Сволочи.
Прокофьев начал лихорадочно вспоминать, когда же он встречался последний раз с Зиночкой. Вспомнил и поперхнулся. Это было десять лет назад. Затем Зинка устроила ему сцену с мордобоем и с другим любовником в Питер укатила. С тех пор они не виделись. А у Прокофьева появилась другая женщина. И еще одна. Но с Зинкой ему было слаще.
И все-таки… Откуда взялись эти снимки? Коллеги что… ждали десять лет перед тем, как начальнику их подсунуть? Невероятно. Неужели это проклятый зал в подземелье как-то устроил? Такого не бывает. Или бывает?
Прокофьев естественно Котову ничего не сказал, скорчил верноподданную мину, виновато вздохнул, забрал проявленную пленку, фотографии и ушел к себе в кабинет. Сигнал, посланный им начальнику, прозвучал бы так: спасибо, что не дали делу хода, товарищ полковник. Постараюсь исправиться.
Пленку и фотографии сейчас же уничтожил. Сжег. Все, кроме одной. Потому что на ней он был не с Зиночкой, а… стыдно сказать… с мужчиной. Хорошо Котов этого не заметил.
Но ведь такого никогда с тобой не было, – заклинал Прокофьев сам себя, вытирая холодный пот со лба и покусывая большой палец правой руки.
Да, в реальности не было… а в твоих мыслях было. Иногда. Спаси, господи!
Прокофьев еще раз, с лупой в руках рассмотрел фотографию. Тоже нерезкая. Да, это он. А мужчина, на котором он… кто это?
Вначале Прокофьев глазам своим не поверил. Потом пришлось поверить. Никакого сомнения, фотография запечатлела акт мужеложства его, Прокофьева с – трудно даже мысленно это имя произнести – Адольфом Гитлером. Это уже ни в какие ворота…
И еще… еще страшнее… Фотография эта была явно сделана в подземном зале на складе типографских машин. Прокофьев узнал стены, покрытые блеклыми фресками. Это как прикажете понимать?
Прокофьев сжег и это фото. На душе его полегчало. Он понял, как и о чем надо говорить с Кацнельсоном. Главное, не дать волю ярости. Не рассвирепеть.
– Прошу меня извинить за грубость на первом допросе, товарищ Кацнельсон. Нервы шалят, работа адская. Не обижайтесь.
– А я не обиделся. Но впредь… постарайтесь, пожалуйста, держать себя в руках.
– Постараюсь… Скажите, а кто рассказал вам о том,
