за него, как за ниточку, я снова представил бледное лицо, мягкий широкий рот, темные глаза… От Вилл пахнет горькими осенними цветами, у нее маленькие, почти детские руки и мягкая прохладная кожа. Когда Вилл улыбается, она морщит нос и запрокидывает голову, обнажая тонкую шею…
Из темноты под веками медленно проступали очертания, наполняясь осязаемой плотностью, как кубок — вином.
— Я тебя вижу, — прошептал я в пустоту спальни.
— И я тебя, — беззвучно ответил мне голос Вилл. — А ты быстро схватываешь, сэр Марк.
— Наконец-то ты оценила мой острый ум.
— И живое воображение. Признаюсь честно — я думала, с визуализацией придется долго возиться.
Не знаю, с чем она там собиралась возиться. Как по мне, магия оказалась на удивление легкой штукой.
Может быть, я прирожденный колдун? Выпрут с должности начальника стражи — построю хижину на опушке леса и буду овечью вертячку лечить. Здесь с баранами, там с овцами — никакой, в сущности, разница.
— Если в Нортгемптоне что-то случится — сразу же вызывай меня, — прервала мои размышления появившаяся в дверях Вилл. — Заряда маны на пару недель точно хватит, так что без связи не останемся. И вот еще что…
Вилл подошла вплотную, и на короткое неловкое мгновение мне показалось, что она хочет меня поцеловать. Вместо этого Вилл набросила мне на шею дешевую серебряную цепочку.
— Уменьшает кровотечение при ранах и снижает риск заражения. Надеюсь, не пригодится, но мне так будет спокойнее.
— А тебе можно такие штуки раздавать? — усомнился я.
— Конечно, нельзя. Но мы никому не скажем.
Забросив на плечо сумку, Вилл улыбнулась мне короткой дерганой улыбкой.
— Ну, я пошла?
— Я провожу.
— Куда?
— Ты ведь к кромлеху.
— К какому кромлеху? Разве ты что-то знаешь о кромлехе?
— О. Да, точно. Тогда хотя бы до ворот.
Хмыкнув, Вилл, присела на корточки, ухватила спящую Колючку за отросший хвост. Паршивка открыла один глаз, зевнула, широко разевая ярко-розовую влажную пасть, и тут же перевернулась пузом кверху.
— Марк, ты же не сильно занят?
Ну как сказать.
— А что ты хотела?
— Заходи сюда хоть пару раз в день, а? Колючка от тоски рехнется.
— С ума спятила? Делать мне нечего — к твоей блохастой кошке бегать.
— Колючка маленькая. Ей страшно.
— А я тут при чем? Скажи служанке, возня по дому — это ее работа.
— Эмми будет заходить, чтобы покормить Колючку. Но я же сейчас не о еде говорю. Я про общение.
— Вот пусть Эмми и общается.
— Колючка ее не любит. Она любит тебя.
— Увы, чувства Колючки невзаимны. Пускай привыкает — этот мир жесток.
— Ма-а-арк!
Ненавижу, когда она так делает. Просто терпеть не могу.
— Нет. Я не буду играть с твоей кошкой.
— Ты черствый и бездушный человек.
— Зато с мозгами.
Вилл последний раз погладила Колючку по круглому животу, встала и отряхнула коленки.
— Потом тебе будет стыдно.
Мне будет стыдно, если я буду заниматься такой ерундой. Очень, очень стыдно.
— Схожу на исповедь. Давай сюда сумку.
— Я ее все равно к седлу приторочу.
— Я сам приторочу. Давай.
Глава 25, в которой Марк интересуется зоологией
— Сэр Марк! Милостивец вы наш! Оборони-и-итель! — эхом раскатилось по коридору. Я напряг мышцы, противясь позорному желанию втянуть голову в плечи. Ну когда ж это кончится? Господи, я что, много грешил? За что?!
— Не пускай эту блаженную, — махнул я Тобиасу. Начальник стражи не должен отвлекаться на всякую хрень. Что там у этой бабки было? Лиса вроде бы... Или крысы яйца пожрали? Какая-то вот такая дрянь.
— Сэр Ма-а-арк! Не пущают меня! Скажите им, сэр Ма-а-арк!
Да пропади ты пропадом, старая карга!
Она ведь караулить будет. Знаю я таких. Притаится за углом, а потом выскочит из засады. От эдаких вот старушек копьем не отмахаешься.
Ей бы лису свою с таким же рвением ловить, как меня. Давно бы извела животину. Но нет, зачем изводить лису, когда можно изводить сэра Марка? Это же намного увлекательнее.
— Сэр Ма-а-арк! Милости-и-ивец!
Вопли удалялись, и я блаженно выдохнул, откинувшись на спинку кресла. До вечера отсюда не выйду. Не будет же эта старая карга весь день в засаде сидеть? Хозяйство, как-никак. Кур пересчитывать надо. Оставшихся.
— Через стены ходи-и-и-ить! Собаку зажра-а-а-л!
Я выпрямился так, будто меня сзади пнули. А если не врет? Если не лиса?
— Тобиас! Тобиас!!!
— Чего, милорд? — донеслось уже с улицы.
— Тащи эту дуру сюда! Пускай рассказывает!
В коридоре раздался бодрый топот. Расхристанная бабка победительно влетела в комнату, как авангард конницы — в захваченный город. Тобиас вошел за ней. Шлем на нем сидел криво, одно ухо подозрительно покраснело.
— Сэр Марк, он меня не пущал! Я ему говорю — меня милорд ждет, к милорду я, а он на улицу тянет и не пущает, я говорю — не слушает, волоком волочет, вы ему скажите, милорд, я порядочная женщина, что ж меня так хватать и волочь, в мои годы уважение…
— Цыц! — рявкнул я и врезал кулаком по столу. Кубок подпрыгнул и упал, тонкая струйка вина потекла в щель между досками. Бабка охнула и захлопнула рот.
— Суро-о-ов… Суров милостивец наш! — восхищенно простонала она, прижимая к груди сухонькие ручки.
— Молчать! По делу говори, мне болтовню слушать некогда.
— По делу, по делу, милорд, как же не по делу. Вы до наших забот снизошли, вы нас призрели, мы же с благодарностью, мы помощи просим…
Боже. Дай сил не убить. Боже.
Бабка тарахтела, как раздолбанная телега на бездорожье, голос у нее был громким и пронзительным, отчего казалось, что в висок мне ввинчивают тонкое и острое сверло.
— Толком говори, глупая курица!
— Так говорю же! Курицы! Как есть глупые, ночью вообще не соображают. Оно и лезет в сарай, а они на жердях сидят, ваша милость, а оно лезет, и норы нету, через стену лезет, ваша милость, я следы-то поглядела, со двора идут — и в стену, а потом в курятнике, на курином-то говне хорошо видно, я гляжу, из стены следы, и до жердей, а там куры, оно им головы и откусывает, но больше одной не берет, меру знает,
