пусто, не слышно ни причитаний, ни детского смеха. Она не звонит Светке, потому что боится позорно разреветься в трубку, да и нет смысла её забирать пока заварушка не закончится. Ей в последнюю очередь хочется подвергать опасности дочь.
Ника поднимается с постели ближе к полудню четверга. У неё серые мешки под глазами, опухшие веки от пролитых слёз. Плакать уже не можется, слизистая иссохла. Её удивляет, как в организме ещё есть вода, неужто не вылилась вся, стекая по щекам на простыни? Она забывает есть, забывает пить. У неё в голове — мешанина из вопросов, на которые ответов нет. Что-то в здании компании случилось. И это «что-то» в корне изменило Дена, его к ней отношение.
Сначала ей кажется, что он обязательно остынет и перезвонит, хотя бы смс напишет. Но этого не происходит ни через час, ни через два, ни почти через сутки. Своё слово он назад брать не планирует.
Ей щемит за рёбрами, раздирает когтями нутро. То, что когда-то было мотыльками собирается из праха ломанных надежд в тварь, грызущую жилы. Она сворачивается плотным клубком, формирует образ, чтобы ползти по венам, достигнуть сердца, исколов плоть сталью чешуи. Чешуйки занозами вонзаются в артерии, в кровь проникает металлическая крошка. Та серебристыми частицами смешивается с алым, отравляя изнутри.
Она знала: будет больно. Но не думала, что это произойдёт так скоро. Что он перегорит старой лампочкой в подъезде, которую заменить некому.
Её пульс успокаивается, по горлу в желудок стекает горячий чай. Ника не замечает, как обжигает язык. Она далека мыслями от старой кухоньки. Там, с ним, всё ещё в машине. Всё ещё не может сделать ничего. Ничего, что могло бы поумерить его пыл.
Как бы погано не было, ей придётся подняться со дна бездны за его спиной, потому что это сейчас больно, душу рвёт на куски. А спустя полгода она прозреет, выяснится, что бездна — всего лишь яма на тропе, ведущей в будущее. Так часто получается: ты думаешь, что экзамен или очередное расставание трагичны, когда по сути то лишь кочка на жизненном пути.
Бутерброд не лезет, пускай желудок уже скручивает от голода. Ника без энтузиазма пережёвывает хлеб с сыром, глотает, едва не давясь. Экран мобильного мигает, она подносит к уху телефон.
— Да, Макс, — голос хрипит, мозги похожи на вязкую субстанцию из-за недосыпа и истерики.
— Ты в порядке? — взволнованно интересуется он, точно замечая неладное.
Она усмехается. До «в порядке» ей далеко, где уж там.
— Ден меня выгнал, — сухо контактирует факт, помешивая ложкой остывающий чай.
Он кашляет на том конце провода, видимо, чем-то подавившись. Ника бы даже улыбнулась, если бы нашла в себе силы.
— Что значит выгнал? Погоди. Ты, наверное, что-то не так поняла.
Ей приятно его беспокойство.
— Макс, а как можно по-другому понять слова: «убирайся вон из моего дома»? — дома, жизни, сердца, души. Он выбросил её отовсюду, избавился, оставив догнивать, разлагаться на обочине. Глядишь, позже воротится посмотреть, не сдохла ли под гнётом глупых чувств.
— У вас же… всё было нормально вчера. Что изменилось? — ох, Макс, Макс, ей бы тоже хотелось знать.
— Если бы находилась в курсе дел, может, нам бы удалось обсудить, но он н-не рассказал, — говорит, запинаясь, потому что сложно вести об этом речь, тяжело произносить вслух то, что страшно прокручивать в голове. Сцена без того заела пластинкой. Лучше бы память сбоила старым царапанным диском, проку было бы больше. По крайней мере, для её нервной системы.
— Выходит, ты не у брата?
Она фыркает, звеня металлом о фарфор кружки.
— Выходит, что нет. Вам придётся справиться на вечеринке без меня, — неудачно шутит, закусывая розовую губу до крови.
— Что случилось? — шепчет он участливо.
Ника забирает волосы в хвост, ставит на громкую.
— Я настояла, чтобы он всё-таки поговорил с Ксюшей, — морщится она. — Поговорил. Из компании вернулся другим. Я не знаю, что он увидел или услышал, — чёрт, чёрт, чёрт! Слёзы всё-таки текут по побледневшей коже, которую уже саднит от избытка соли.
— Ты что, плачешь? Блядь. Ника, не реви. Я сейчас буду. Скажи адрес.
Она мажет влагу по лицу, всхлипывает.
— Н-не надо, — звучит слишком жалко.
— Не спорь. Мы что-нибудь обязательно придумаем. Ты сможешь с ним объясниться, я устрою встречу.
Губы дрожат, её потряхивает, как при ознобе в лихорадку. Она не уверена, чего желает в самом деле. Чтобы её оставили в покое или успокоили, сжав в крепких объятиях. Лучше бы это были руки Дена.
Боже! Везде он: в голове, теле, сознании. Его так много, что даже жутко.
— Хорошо?
Она со сдавленным стоном утирает сопливый шелушащийся нос, прочищает горло и отвечает:
— Хорошо.
Никольский заезжает спустя тридцать минут, выглядит таким взмыленным, будто бросил все дела и примчался. Ей неловко от того, что он так торопился. Он видит её потрёпанный вид, ведь даже слой косметики не помог скрыть следы бессонной ночи, тон не справился с синяками.
Перед выходом она оторопела от отражения в зеркале, та девица с потухшим взором не могла быть ею, но она была. Следы от поцелуев из фиолетовых стали жёлто-коричневыми, ей захотелось замазать и их. Удержалась, отдав предпочтение водолазке с высоким горлом вместо футболки.
— Прости, — извиняется не пойми за что Макс в самом конце маршрута. Они останавливаются у высотки в двадцать этажей.
Она качает головой.
— Тебе не за что просить прощения, — кому бы не помешало, так это его брату. Чего толку лгать, простила бы, всё простила: и грубость, и новые шрамы. Они зудят, сокрытые под мышцами, сухожилиями, костями. Они в её душе.
— Я никогда бы не подумал, что он может так поступить, — голову опускает, волосы падают на зелёные глаза.
Ника кладёт ладонь ему на плечо, надеясь приободрить, хотя здесь именно ей больше всего нужна поддержка.
— Это не твоя вина, — повторяет она то же, что и себе раз за разом в безуспешных попытках перестать оправдывать действия Дена.
Макс вздыхает, с шумом выпуская изо рта воздух.
Они поднимаются на двенадцатый в его квартиру. Вполне добротная студия, такая стоит целое состояние из-за местоположения.
— Чай, кофе, вино? — предлагает он, подходя к балкону.
— Я похожа на того, кто нуждается в утреннике? — беззлобно язвит она, забираясь на диван с ногами.
Он хохочет тихо, наконец, теряя озабоченный вид, плечи расправляет, вытягиваясь в росте. Становится похожим на самого себя. Такого Максима она знает, таким он ей понравился.
— Тогда это для вас, — улыбаясь, говорит он, протягивая откупоренную бутылку. — Как правильно, кстати, мадам или мадмуазель?
