называемым исследователями прототипам Воланда (Мефистофель, Сталин, американский посол Буллит и др.) Вл. Маяковского, вставная челюсть которого была, по утверждению В. Шкловского, ревниво охраняемой тайной ЛЕФа. «Позолоченный рот» — «портретная черта Маяковского, постоянный мотив эпиграмм на него» (Петровский 1987: 33). В сочетании с некоторыми другими, даже архетипическими чертами героя (огромный рост, «тяжкий, мрачный бас», трость) «золотые и платиновые коронки», позволяют утверждать, что в поисках прототипов Булгаков не миновал и писательский круг.
Маяковский многими современниками воспринимался как человек, играющий в дьявольские игры (характерно игровое поведение А. Ахматовой, которая, по утверждению мемуариста, встречая поэта в кафе «Бродячая собака», «делала под полой манто втайне крестное знамение и шептала в ужасе: „Аминь, аминь, рассыпься!“» — Карпов 1991:272). Так что, изображая поэта в облике Воланда, Булгаков мог рассчитывать на понимание и улыбку.
Отношения двух писателей были сложными, известны нападки Маяковского на пьесу «Дни Турбиных» и в стихах, и в беседах; в пьесе «Клоп» (1927) он упомянул имя Булгакова в словаре забытых слов, которым пользуются люди будущего. В то же время Булгаков испытывал загадочный интерес к Маяковскому, был потрясен самоубийством поэта и пытался понять его причины. В бумагах Булгакова хранятся наброски стихотворения, по утверждению М. Чудаковой, писавшегося на смерть Маяковского. В этом наброске наряду с отсылкой к предсмертному стихотворению поэта («Почему твоя лодка брошена/Раныпе времени на причал?») есть и строки, возвращающие к комментируемой фразе: «И ударит газом/В позолоченный рот» (Чудакова 1976: 95).
Правый глаз черный, левый почему-то зеленый —
МиМ аккумулирует детали, образы, ситуации, разбросанные по другим булгаковским произведениям или даже по тексту одного из них. Так, по роману «Белая гвардия» рассеяны детали портретных зарисовок и даже реалии, предвосхищающие облик сатаны в МиМ: разноцветные глаза Мышлаевского («Правый в зеленых искорках, как уральский самоцвет, а левый темный…» — 1, 356); демоническая внешность Шервинского и демоническая сущность Шполянского; золотые и платиновые коронки гетмана Скоропадского (1, 269) и ему же принадлежащий золотой портсигар, напоминающий о портсигаре Воланда. Подобный повтор не является пародией — это именно способ общения со своим читателем, в результате которого создается «комфорт взаимопонимания» (Вулис 1990:119).
Отсутствие одного глаза или наличие разных по цвету глаз — один из традиционных признаков инфернального начала. У Воланда «палитра» зрения колеблется в пределах от черного до зеленого вплоть до резкой дифференциации правого («с золотой искрой на дне») и левого (пустой и черный) глаза (5, 246). «Треснувшее» пенсне Коровьева («одного стекла вовсе не было» — 5, 49) также создает асимметрию и эффект разноглазия, как, впрочем, и косоглазие Маргариты, ставшей ведьмой.
Иностранец —
Неприязнь к иностранному, чужому сопровождает нестабильные общества на протяжении всей истории человечества. Ксенофобия, то и дело вспыхивавшая в разные столетия европейской истории, всякий раз обнаруживала комплекс неполноценности, компенсируемый агрессивностью по отношению к представителям другого народа. Рецидивы такого отношения к иностранному, не только оправдываемые официальной идеологией, но и культивируемые ею, нашли отражение в булгаковском романе.
В раннем варианте Бездомный в сцене на Патриарших прудах агрессивен, ибо «…вообще почему-то неприязненно относился к иностранцам» (562-7-4-15). «Иностранец» был одним из многочисленных врагов советской страны, порожденных мифологией сталинской эпохи. В сознание людей целенаправленно внедрялся один из мифов новой мифологии, восходящий к архаическим представлениям о «врагах», — миф о советской стране как сакральном пространстве, где во вражеском окружении строится идеальное общество, «рай», противопоставленный «аду» заграничного пространства с его представителями — носителями вредоносного начала. Не случайно вредитель у Булгакова чаще всего подчеркнуто иностранного происхождения (ср. совмещение «иностранного» и инфернального в фигуре Воланда) или бывший «свой» (белогвардеец, эмигрант), оказавшийся за границей. В сталинскую эпоху сложилась традиция представлять обвиняемых на политических процессах агентами иностранных разведок. Нельзя не вспомнить и знаменитую высылку в 1922 г. русской философской и художественной элиты, имеющую ярко выраженную окраску изгнания из «рая». Чучело иностранца, представителя империализма, стало укоренившейся сатирической частью советских парадов. Одну из формул привычного отношения к иностранцам у советского обывателя формулирует в романе Коровьев: «Приедет… и или нашпионит, как последний сукин сын, или же капризами замучает» (5, 96). Все это объясняет реакцию булгаковских литераторов на иностранного профессора, намерение Бездомного арестовать «консультанта» и тем самым последовать канону гражданского поведения.
Современники писателя в 1930-е гг. не решались приглашать иностранца к себе, а порой и обнаруживать знакомство с ним (ср. реплику Бунши в «Иване Васильевиче»: «Я ни за какие деньги с иностранцем не стану разговаривать» — 3, 454).
Обыграв эти «архетипические» мотивы мифологии «чужого», «враждебного», несущего зло, Булгаков, как всегда, деформирует канон: в его романе именно пришелец извне, «иностранный профессор» оказывается приверженцем нравственных ценностей автора и защитником мастера.
нет <…> религии <…> в которой, как правило, непорочная дева не произвела бы на свет бога —
в ранних редакциях это рассуждение пополнялось именами Изиды, Будды, рожденного непорочной девой, Афины Паллады, упоминанием индийского божества (возможно, богини Шакти). Устами Берлиоза говорит атеист, использующий чуть ли не цитаты из подшивки журнала «Безбожник» за 1926 г., где есть обширный материал о непорочных девах в истории мировых религий с выводом: «Одним словом, миф о девственной божьей матери мы встречаем почти у всех народов» (Безбожник, 1926. № 21–22. С.12).
трость с набалдашником в виде головы пуделя —
фаустианская деталь: Мефистофель впервые является Фаусту в виде черного пуделя, «выходца бездны».
финикийский Адонис —
финикийское «господь», «Владыка». В древнефиникийской мифологии бог плодородия, связан с умиранием и возрождением природы. Его культ в Греции и Риме начал распространяться с V в. до н. э.
фригийский Аттис —
умирающее и воскресающее божество, во фригийской мифологии бог плодородия (Фригия — древняя страна в Малой Азии), связан с культом великой матери богов Кибелы, почитавшейся в Малой Азии, Греции, в Римской империи. Аттис соответствует финикийскому Адонису и вавилонскому Таммузу.
персидский Митра —
от авестийского «договор», в древних восточных религиях — бог солнца. Одно из главных индо-иранских божеств, бог согласия, договора между людьми, покровитель доброжелательности.
Иисуса не было на свете? —
интерес к личности Христа, судя по воспоминаниям сестры Булгакова, был присущ ему с юношеских лет, принимал разнообразные формы и находил отражение в творчестве.
В 1920-е гг. вопрос о существовании Христа широко дискутировался. Так, осенью 1927 г. он стал предметом нашумевшего диспута между А. Луначарским и митрополитом Александром Введенским. Поводом к нему послужило признание писателем-коммунистом А. Барбюсом исторического существования Христа. В библиотеке Булгакова сохранилась стенограмма выступлений: «Личность Христа в современной науке и литературе (об «Иисусе» А. Барбюса): Стенограмма диспута А.В. Луначарского с митрополитом Ал. Введенским» (М., 1928). Была в библиотеке писателя и книга Барбюса «Иисус против Христа» (М.—Л., 1928). Луначарский на диспуте вел себя совсем как
