головокружение. Марк ободряюще улыбается уголками губ, находит мою ладонь и сжимает ее. Нервно улыбаюсь в ответ и отворачиваюсь к окну.
До Комсомольской мы добираемся быстро, даже слишком. Я не успеваю взять волнение под контроль. Чем больше стараюсь, тем хуже получается.
Издалека я вижу огромное количество черных шаров, которыми украшен вход, и белые вазоны с золотыми цветами. Парковка заполнена спортивными автомобилями, Хаммерами, Мерсами. И это только те марки, которые мне знакомы. Недалеко от входа стоит красная Ламборгини. Выхожу из автомобиля и подхожу к ней поближе: хочу рассмотреть номера. Я не ошиблась — это машина Миры. Что она здесь забыла?
Марк подставляет мне локоть, и я благодарно вцепляюсь в него. Во рту — Сахара.
— Я рядом, — говорит он, и я киваю.
Когда мы заходим внутрь, я понимаю, что Марк позволил мне чудовищно нарушить дресс-код. Даже такому светскому дилетанту, как я, с порога становится понятно: оформление сегодняшнего вечера — тотал блэк. Все приглашенные гости вежливо придерживаются требуемой формы. Декор тоже выдержан в черно-золотых тонах. Я единственное яркое пятно в зале, не считая белых рубашек персонала. Даже картины — черные кляксы. А я во второй раз припираюсь в чужой монастырь со своими порядками.
— Ты почему мне не сказал? — тихо шиплю Марку.
Он понимает, что я имею в виду.
— Тебе понравился именно этот костюм. Ты не хотела надевать что-то другое. — Спокойно отвечает он.
— Это неприлично.
— Переживут. Ты же понимаешь, что тебя будут обсуждать в любом случае. Неважно, в чем ты придешь. Так пусть тебе хотя бы будет искренне приятен твой внешний вид. Здорово же, иногда сменить балахонистую толстовку на что-то симпатичное? — Говорит иронично, не глядя на меня: кивает какой-то даме в кожаном берете с вуалью.
— Да ты бунтарь.
«Хренов», — добавляю уже про себя. Мне нравятся мои толстовки. Дешево и сердито.
Мы идем прямо к родителям Марка. Мое сердце колотится, как сумасшедшее. Мне так страшно, как будто меня ведут на плаху. Если бы я только знала, что это будет самый безобидный момент за весь вечер.
— Добрый вечер. Это Инга. — Просто и уверенно представляет меня Федорцов.
— Здравствуйте, — улыбается глазами Николай Павлович и протягивает мне руку, встряхнув золотыми часами.
Я вкладываю в нее свою и неуверенно пожимаю. У него большая, шершавая ладонь, как у простого работяги. Полагаю, что благодушие Федорцова-старшего по отношению ко мне связано с компроматом, который «вернулся в семью».
— Здравствуйте, Лидия Владимировна, — решаюсь подать голос. — Извините, что нарушила дресс-код мероприятия. Я ненамеренно. — Смотрю ей в глаза.
— Здравствуйте, Инга. — Отвечает холодно, сжимая в тонких пальцах ножку фужера.
Изучающе смотрит на меня и задирает подбородок. В ее глазах читается красноречивое: «ну-ну, девочка, ну-ну».
— Я пойду с Дельфином поздороваюсь. — Говорю я Марку и снова поворачиваюсь к его родителям. — Хорошего вечера.
Оставляю их и иду к Ане с Робертом, по пути рассматривая галерею. Она значительно больше той, где выставлялась Настя. Глянцевый пол, зеркальные вставки на стенах, теплое освещение. Играет приятная музыка, официанты разносят напитки. У огромного полотна какая-то девушка дает интервью.
— Приветствую семейство Дельфинов. Роскошно выглядите. — Целую сначала Аню, а потом Роберта.
Я ни капли не лукавлю. На Ане красивое, бархатное платье с длинными рукавами, волосы зачесаны в гладкий пучок. На каблуках она даже немного выше меня. Роберт надел шелковое кимоно с широкими брюками. Укладка, кольца, парфюм с нотками дыма. Они выглядят, как пара селебрити на кинофестивале.
— Привет, — Аня рассматривает меня. — Как маман тебя не порвала на кучу маленьких Ингачек, леди в бирюзовом?
— Ей бы Марк не дал. — Улыбается Роберт, а я почему-то снова смущаюсь.
— Вы теперь вместе, да? — Спрашивает Аня. — А как же Настя?
Наступает неловкая пауза: что я могу на это сказать? Аня понимает свою бестактность и тут же торопится сменить тему:
— Смотри, и твой несостоявшийся дружок здесь. С дочкой Дмитриенко пришел. — Она кивает за плечо Роберта, и я следую за ее взглядом.
Костя стоит у импровизированной, барной стойки рядом с Мирой. Не нужно быть знатоком отношений и человеческих душ, чтобы понять, что их отношения изменились. Пострижен почти под ноль, выглядит каким-то уставшим. Он чувствует на себе чужие взгляды и поворачивает голову. На миг наши глаза встречаются. Грудную клетку сдавливает. Я снова чувствую боль и тоску по «старому Косте». Он окидывает меня выразительным взглядом с головы до ног, и в его глазах читается: «Ну, что я тебе говорил?»
Я досадливо морщусь и отворачиваюсь.
Около часа я бесцельно брожу по залу, рассматриваю картины. Ничего в них не понимаю. Меня никто не трогает, не пристает с вопросами. Похоже, все не так и страшно, как я себе нафантазировала. Издали киваю Мире, а она — мне.
Марк разговаривает с какими-то серьезными дяденьками в одинаковых, черных костюмах. Делает глоток из бокала и находит меня взглядом. Я жестом показываю ему, чтобы не беспокоился — со мной все окей.
Мое внимание привлекает сигнал входящего сообщения. Лезу в сумочку в поисках телефона. Я не привыкла ходить с такими «малышками». Внутрь помещается лишь телефон, помада и пара купюр.
Читаю сообщение и чувствую, как по затылку пробегают ледяные мурашки: «Хочешь узнать, что случилось в ту ночь? Иди к черному выходу».
Отправитель, естественно, неизвестен. А ты чего хотела? Он не пальцем деланный.
Сжимаю телефон и озираюсь по сторонам. Если это Костя, то я его прибью. Передергиваю плечами и иду в сторону черного выхода. Я скорее зла, чем напугана. Не успеваю дойти и до середины коридора, как мне на голову опускается что-то тяжелое.
«Дура-а! Снова на те же грабли», — последнее, что я думаю перед тем, как отключиться.
27
Первое, что я чувствую, еще до того, как открываю глаза — холод. Мерзнет поясница, ноги, кисти рук. Голова раскалывается: досталось ей, бедной, последнее время. Хочу дотронуться рукой до затылка, но руки туго зафиксированы у меня за спиной. Что-то больно впивается в запястья. Распахиваю глаза и осматриваюсь.
Похоже, я в подвале галереи. Я сижу у стены на холодной плитке. Здесь нет окон. Комната, на первый взгляд, достаточно просторная, по сторонам под стеклом хранятся картины. Каждая из них подсвечивается сверху и снизу — это единственный источник света. Пахнет свежим ремонтом.
Мои ноги обмотаны строительным скотчем. А вот рот мне, как в кино, никто не заклеил — значит, орать бессмысленно. Никто не услышит, но я все равно пробую.
— Помоги-и-те! — Кричу изо всех сил. — Кто-нибу-у-дь!
Быстро выдыхаюсь и закрываю рот.
