Некрасова, тем не менее, осуждал его. Создается впечатление, что его симпатия и привязанность к Некрасову сильно поуменьшились. Он вряд ли был доволен, когда Некрасов велел сотрудникам денег Панаеву не выдавать, потому что он их все равно прогуляет. Однако совладелец журнала старательно делал вид, что не унывает и ситуация его не трогает.
Авдотья Яковлевна отдавала должное законному мужу: «Панаеву в голову не приходило рисоваться своими хорошими поступками или окружить себя приживальщиками, которые бы трезвонили о них на всех перекрестках. Кажется, он мог бы по крайней мере требовать от тех, которые постоянно ели и пили у него, чтобы они хоть не сплетничали на него. Я думаю, не было другого литератора, у которого для всех нуждающихся всегда был бы готов приют, помощь и готовность на всякие услуги».
Панаева рассказывала историю (которую, правда, в некоторых деталях опровергали другие лица), как в 1857 году по запросу морского министерства Панаев рекомендовал командировать А.Ф. Писемского на чрезвычайно выгодных условиях по окраинам России с целью описания разных местностей. Писемский усиленно просил Панаева об этом. Однако, получив подъемные, он уехал и не подавал о себе никаких вестей, а возвратясь в Петербург, не представил в морское ведомство ни одной строки. По этому поводу Панаеву делали запросы, и он, в свою очередь, обратился к Писемскому. «Что вы ко мне пристаете, Панаев! – отвечал тот. – Угодничаете там, а я должен для вас бросить начатый свой роман! Черта с два!» Писемский, как известно, отличался бесцеремонностью в манерах и разговорах. Он «…подчас был нестерпимо груб и циничен, не стеснялся плевать – не по-американски, в сторону, а по русскому обычаю – куда ни попало; не стеснялся разваливаться на чужом диване с грязными сапогами». Ему действительно трудно было бы написать что-либо о российских окраинах, поскольку он застрял где-то по дороге, истратил все деньги, и ему не с чем было ехать дальше.
Из-за особенностей характера роль Ивана Ивановича в «Современнике» была совсем затерта энергичным подельником. А ведь не будь Панаева, сам проект «Современник» мог бы не состояться, и развитие русской литературы пошло бы по иному пути. И хотя принято считать, что в конце жизни Панаев опустился, превратился в «пошлого, вечно полупьяного старика в плохом парике, сменившем роскошную шевелюру», в этом свидетельстве трудно не заметить тенденциозности. Прежде всего этому противоречит его творческое наследие; он писал до самой смерти: успел напечатать известные «Воспоминания» о своих встречах с писателями, дающие множество ценного материала для изучения русской литературы 1830—1840-х годов. В воспоминаниях Панаева писатели – живые люди; они, посещают обеды, творят всякие непотребства или, наоборот, клеймят позором тех, кто их творит, веселятся и развлекаются или, наоборот, страдают и печалятся – словом, обретают плоть. Панаев описывал их с симпатией, любовью и признательностью за все, что они делали в его жизни. Тех, кто был ему противен или просто неприятен, он почти не касался и не вспоминал, уйдя от искушения привлечь публику чем-нибудь пикантным, «остреньким». Пожалуй, единственный человек, к которому просматривается его неприязнь, – это А. Краевский, и то против него автор не допускает никаких личных выпадов. По одному этому можно судить о человеческих качествах самого Панаева.
Кстати, в воспоминаниях Авдотьи Яковлевны «остренькое» присутствует в полной мере.
О работоспособности Панаева говорит рассказ его кузена: «Перед своею смертью Ив. Ив. отдал мне на память всю составленную им для Белинского компиляцию французской революции, обнимающую пять лет, с 1789 г. по 1794 г., которая и хранится ныне у меня. Эта рукопись могла бы составить книгу до двадцати печатных листов. Кроме этого, Ив. Ив. передал мне и разные другие переводы, делавшиеся им для Белинского, из Леру, Жорж Занда и других писателей, которые тоже сохранились отчасти у меня».
Хотя публицистика Чернышевского и Добролюбова вытеснила из журнала фельетонное, игровое начало в специально отведенную резервацию – сатирический отдел «Свисток», последняя работа Панаева «Заметки и размышления Нового поэта по поводу русской журналистики» вышли в № 1 журнала за 1862 год.
А в № 2 был помещен его некролог.
Панаев до ослепления был привязан ко всем своим старым друзьям, и на него сильно подействовала их лицемерная дружба. Он сделался скучен и молчалив и по возможности избегал их общества. Это заметили его мнимые друзья и приставали к нему с расспросами: «Что с тобой? Мы думали, что наш Панаев вечно будет юн, а он сделался неузнаваем. Мы все твои друзья, так тебя любим, что такая перемена в тебе нас огорчает».
Панаев конфузился и говорил: «Хоть бы оставили меня в покое с своим участьем: еще тяжелее мне делается от этого!»
«Добрый этот человек, мягкий, как воск, когда-то веселый, беспечный, теперь постоянно находился в мрачном, раздражительном до болезненности состоянии духа», – печалился Д. Григорович. В последние дни Панаев «похудел, изменился в лице и потерял аппетит». За день до смерти он описывал А.В. Никитенко перенесенный им приступ: «Я чуть было не умер недавно. В груди у меня что-то такое сделалось, что чуть было не задушило меня. И это продолжалось часа три».
Незадолго до своего ухода Иван Иванович уговаривал Авдотью Яковлевны покинуть Петербург и поселиться вместе с ним в имении: «Если бы ты также согласилась жить в деревне, я был бы совершенно счастлив… ты бы тоже отдохнула… ведь и тебе тяжело жить здесь…» Зоркость сердца, приданная близостью вечности, предсказывала грядущее расставание жены и друга; он чувствовал: их дороги пойдут врозь. Она согласилась – действительно ли решив посвятить себя простой жизни деревенской помещицы, или чтобы успокоить смятение больного. Ее согласие принесло ему облегчение.
Он умер 2 марта 1862 года в возрасте пятидесяти лет от разрыва сердца на руках у жены.
В некрологе Панаева, написанном, возможно, Чернышевским, говорилось: «Публике известно, какие тесные отношения связывали Панаева с Белинским и как последний любил в Панаеве надежного товарища, даровитого писателя и честного человека. Мы обращаем внимание на этот факт потому, что Панаев, горячо любивший и уважавший Белинского, сам любил припоминать о своих отношениях к нему, он гордился ими». Заканчивался некролог словами: «…Панаева любили все, кто только знал его: столько было в нем доброты, мягкости и той привлекательности, которая сообщается человеку преобладанием в нем хороших душевных свойств… Как литератор, он… постоянно работал над собою, стараясь о собственном совершенствовании… Убеждения его не застревали в неподвижную форму с приближением старости; симпатии его в 50 лет, как и в 25, были на стороне молодого поколения».
Прощание с Некрасовым
В феврале 1862 году похоронили Панаева, а в июле того же года за Чернышевским захлопнулись тюремные двери. Критик был помещен под стражу в
