некоторые пытаются сойти с дороги, но в результате все их тропы приводят к обрыву. Ты же смог найти такую тропу, которая над обрывом превращалась в мост. И пройдя этот обрыв, ты увидел поле. И только в твоей власти есть право засеять это поле цветами, либо оставить его пустынным. И главное, что должно быть в твоем сердце, которое хоть и не бьется, но существует, — это вера в себя. Не вера в Бога, не вера в Дьявола, а вера в самого себя. Только так ты сможешь свободно жить на своем поле, засевая или застраивая его, чем пожелаешь. Но если тебе станет одиноко, вспомни, что рядом с твоим полем есть и наши поля: Мелори, Данте, Криса и мое. Мы можем объединить их вместе и создать маленький мир, а можем просто убрать ограждения и ходить друг к другу без преград. Ты можешь помочь кому-то прополоть грядку, а он в ответ на твою доброту, посадит у тебя в саду красивые васильки или ромашки. А, возможно, за нашими полями есть еще поля, на которых живут такие же, как и мы. Их просто надо найти. Главное, что нужно сделать, это снять ограждения. Твое ограждение стало настолько большим, что ты сам не можешь выйти из своего поля, но в то же время, ты запрещаешь нам рушить эту ограду. Возможно, тебе просто стоит позволить нам немного опустить ее?
Рейн ответил только через минуту. Он даже не пытался отстраниться.
— Ты начинаешь говорить как Данте, — буркнул парень без тени злости. — От темы моего осознания смерти мы плавно перешли к обсуждению садоводства. Ты хоть сама поняла, что наплела?
Я смутилась и фыркнула:
— Умеешь же ты испортить момент.
Рейн усмехнулся и медленно отстранился от меня.
— Но я тебе благодарен. Твой словесный бред помог утихомирить мою истерику. Поэтому ты так просто не уйдешь. Готовься.
— К чему? — не поняла я.
Рейн опять принял полулежащее положение, спершись на кресло-подушку.
— Будем рушить мое ограждение, — ответил он, закрыв глаза. — Ты же сама этого хотела. Тем более мне нужно выговориться, а ты идеально подходишь для подушки, в которую можно поплакаться.
Я закатила глаза.
— Я бы обиделась на тебя, если бы не знала твой характер.
Парень ухмыльнулся.
— Поверь, ты еще ничего обо мне не знаешь. Пока…
— Ну что ж, тогда поведай мне об этом.
Перед тем как начать говорить Рейн примерно три минуты молча лежал, закрыв глаза. Я понимала, что ему, возможно, нелегко сейчас вспоминать то, что, видимо, для него является не слишком приятными воспоминаниями. Но он сам настоял на этом, поэтому я просто послушно ждала. И, признаюсь, мне было интересно узнать о том, что же скрывает этот парень под своей маской грубости и холода.
— Ну что ж, — наконец-то начал он говорить. — Моя жизнь кардинально отличалась от той, которую можно назвать нормальной. Основной причиной этого является мое детство. На самом деле я ублюдок. Моя мать была шлюхой. Она забеременела мной от одного из своих клиентов. Я даже имени ее не помню. Сара, кажется… не знаю. В общем, она пыталась сделать аборт, но чуть было не умерла на операционном столе. — Рейн ухмыльнулся. — Я был живучим. Она курила, пила, кололась, даже спала с клиентами будучи уже на седьмом месяце, но я все равно не погиб. Я родился здоровым, не смотря на ее образ жизни. Но как только это произошло, она отдала меня в приют при монастыре. Это было единственное заведение, куда бездомных детей принимали бесплатно. Приют содержали служители монастыря, поэтому всех детей в нем воспитывали в духе сильной веры в Господа. Странно, но я четко помню все свое детство, и эти воспоминания гложут меня до сих пор. Мне говорили, что я рожден Богом. Всем так говорили, кто попал сюда, не зная своих родителей. Но я в это верил и был счастлив. В шесть лет я случайно услышал разговор двух монахинь. Они говорили о моей матери. Вот тогда я и узнал историю своего попадания в приют. Был ли я разочарован? Не совсем. Я просто потерял веру. Это было так, будто бы на меня вылили ведро холодной воды — я очнулся. Мне казалось, что Господь предал меня, что меня глупо одурачили. После этого я больше ни разу не молился. Меня часто ругали за то, что я пропускаю уроки молитвы и хоровые занятия, но мне было все равно — это был мой принцип. А вскоре я узнал ужасную тайну нашего приюта, которая до сих пор кажется мне нереальной. На самом деле это заведение было куда греховнее любого блудного дома. За стенами этого святого места скрывалось дьявольское жилище, пропитанное грехами похоти. А виновником «торжества» был один 55-летний старик, который стал святым отцом через три года после моего появления в приюте. Я до сих пор помню, его звали Роберт Сиперс. Он вбивал в головы малолетних детей, что Господь сможет простить им всех их грехи, только если они будут почти каждую неделю проводить обряды очищения. Знаешь, что это был за обряд?
Я медленно замотала головой, находясь в шоке от рассказа. Тогда ухмылка парня искривилась в непонятное подобие усмешки, пропитанной отвращением. Он ответил:
— Этот так называемый священник заставлял малолетних мальчиков спать с ним.
Я открыла рот от ужаса, не в силах вымолвить ни слова. А парень продолжал:
— Он развлекался только с мальчиками, так как у девочек изменения можно было сразу заметить, тем более в таком раннем возрасте. Они были в безопасности, но не мы. Этот хмырь заводил по одному, иногда и по два мальчика к себе в комнату и навсегда ломал их неокрепшую психику. Я видел их, они были как куклы после этого: без эмоций и без чувств. Мне было семь, когда пришла моя очередь проходить «очищение». Я тогда еще ничего не знал о том, что творится там, в комнате у священника, за плотно запертой дверью. До меня доходили только слухи от других мальчишек, что этот священник не такой как остальные. Когда мне сказали идти к нему, я боялся, так как знал, что тут что-то не чисто. Но я ничего поделать не мог — меня просто не стали бы слушать. Когда я, преодолевая дрожь, зашел к старику в комнату, он сидел на кровати в уродском красном халате, а рядом со мной, возле двери, оказался один парень, на год младше меня. Его звали Уильям. Он был веселым и добрым пареньком,
