[город] для себя. Об этом будто бы свидетельствует то, что за время своего пребывания вблизи от него (Хорезма) это войско не предпринимало набегов на его сельские местности, отличая Хорезм от других областей большей заботой и большей милостью, опасаясь за него, чтобы он не стал жертвой судьбы ущерба и чтобы его не достигла рука уничтожения[432].
Разумные из числа жителей склонялись к заключению мира, однако глупцы взяли верх над их мнением и взглядами:
Но дело того, кто оставил [его] без внимания, уже пропало[433].
Султан, находясь на острове, писал им: «Поистине, в отношении жителей Хорезма у нас и у наших предков непреложные права и обязательства — нынешние и прежние, которые возлагают на нас долг советовать и сочувствовать им. Этот враг — враг одолевающий, и вы должны заключить мир, [избрав] самый добрый путь, и отвести зло наиболее подходящим способом».
Однако глупец одолел мнение благоразумного, сделанное предупреждение не помогло, и власть ускользнула из рук обладавших ею.
/115/ Тогда Души-хан устремился к нему (Хорезму) со [скопищем, подобным] морю, соединив [все] отдельное в одно целое. Он стал брать его квартал за кварталом. Когда он захватывал один из них, люди искали спасения в другом, сражались очень ожесточенно и защищали свои семьи как только могли. Но положение стало трудным, зло обнажило свои клыки, и у них осталось только три квартала, где люди толпились в тесноте[434].
Когда их сила истощилась, и у них не было другого выхода, они направили к Души-хану достойного факиха 'Ала' ад-Дина ал-Хаййати, мухтасиба Хорезма[435], которого султан уважал за совершенство в науке и делах. Он молил о милости и просил заступничества: это было в то время, когда [в город] уже вонзились когти Души-хана и его клыки и грудь были в крови. И разве нельзя было [сделать] это прежде, чем к этому принудила необходимость и истекло время для такого выбора?
Души-хан приказал оказать ему уважение и разбить для него шатер из числа шатров хана. Когда 'Ала' ад-Дин предстал [перед ханом], то среди прочего, упомянутого им, он сказал: «Мы уже увидели, как страшен хан, теперь настало время нам стать свидетелями его милосердия». Услышав это, проклятый воспылал гневом и воскликнул: «Что страшного они видели во мне? Ведь они сами губили моих воинов и затянули сражение! Это я видел их грозный облик! А вот теперь я покажу, [каков должен быть] страх передо мной!»
По его приказу стали выводить людей одного за другим, поодиночке и группами. Было объявлено, чтобы ремесленники отделились и отошли в сторону. Те, кто так поступил, спаслись, а иные считали, что ремесленники будут угнаны в их (татар) страну, а остальные будут оставлены на своей родине и будут жить в своих жилищах, в родных домах, — и не отделились. Затем мечи, а также секиры и стрелы обрушились на них, пока не повергли их на землю и не собрали их во владениях смерти.
/116/ Глава 42
Рассказ о выступлении Джалал ад-Дина из Индии, прибытии его в Керман в шестьсот двадцать первом году[436] и о том, какие произошли события до того, как он завладел Ираком
Джалал ад-Дин и те, кто был с ним, испытали при столкновениях копий в огромных пустынях между Керманом и Индией душевные муки и потрясения, которые заставили их позабыть другие печали. Всех их подхватили потоки гибели, и они нуждались в тех пустынях в капле для губ и влаге для рта, не говоря уже о пище. Человек задыхался при дуновении самума, словно больной лихорадкой, его дыхание было постоянно отравлено, возвращаясь к нему [время от времени], пока не прекращалось вовсе.
Джалал ад-Дин достиг Кермана с четырьмя тысячами воинов, при этом некоторые из них ехали на коровах и ослах.
В Кермане на'ибом его брата Гийас ад-Дина был Барак-хаджиб. Этот Барак был хаджибом гюр-хана[437], государя хита'и, прибыл к султану [Мухаммаду] в качестве посла, когда только завязались отношения между ними обоими, и так понравился ему, что тот против его желания не дал ему вернуться к своему государю. Так он был задержан в Хорезме до тех пор, пока Аллах не оставил султана наследником земли и жилищ [хита'и] и не сделал его владыкой их страны и городов. Тогда султан призвал его, возвысил и включил его в число своих хаджибов. Он пребывал на этой должности до тех пор, пока судьба не исторгла то, что скрывали ее недра, — татарскую смуту. Столкновения бросали его туда и сюда, пока он не стал служить Гийас ад-Дину Пир-шаху, который в ту пору был властителем Кермана. Тот приютил его, оказал ему почет, осыпал его своей милостью и щедростью, имея в виду привлечь его и воспользоваться его способностями. Когда Гийас ад-Дину удалось овладеть Ираком, так как у него не было соперников в борьбе за эту страну, он назначил Барака своим на'ибом в Кермане, желая положиться на него и надеясь /117/ на его верность. Он полагал, что благодеяние, сделанное им ранее, принесет плоды и не будет забыто, а оказанная милость заслужит признательность, а не доверие, позабыв о том, что при отсутствии воды земля покрывается трещинами, относился с добрыми намерениями к тому, кто уже таил в себе [стремление] отделиться. И упомянутый (Барак) находился там, сочетая покорность с отчужденностью и скрывая свои замыслы.
Так продолжалось до тех пор, пока пустыня не забросила Джалал ад-Дина в Керман. И он нашел, что [хаджиб] внешне покорен, дружествен, чистосердечен в своем повиновении и расторопен. Джалал ад-Дин находился в Джувашире[438], столице государства и местонахождении престола, на протяжении месяца, пока не догадался, что тот замыслил предательство, затаив злой умысел и коварство. Тогда он посоветовался о его деле с лучшими своими сподвижниками, людьми преданными и верными, из числа своих на'ибов и хаджибов. Ур-хан посоветовал ему схватить его, очистить государство Керман и воспользоваться помощью [для похода] против других владений и областей.
И как много благоразумных мужей [становятся] непокорными!
С этим мнением не согласился Шараф-ал-Мулк 'Али ибн Абу-л-Касим ал-Дженди, известный по титулу Ходжа Джахан[439]. Он сказал: «Это первый из правителей и знатных лиц страны, добровольно изъявивший покорность. Не каждый удостоверился в его вероломстве и коварстве и убедился в лицемерии его мысли и веры. Если ты поспешишь с наказанием за его
