Книга Лексикон - Павел Олегович Марушкин

вплотную. Я видел, как изменяется выражение его плоской, похожей на блин физиономии: сальная улыбка таяла, уступая место недоумению, а затем страху. Я не знал, как выглядит мое лицо и особенно — новообретённый глаз; впрочем, немного позже я сделал выводы и соорудил повязку. Реакция же здоровяка была довольно показательной: завопив «Шайтан!», он выхватил саблю из ножен и замахнулся.

Тогда я совершил … Нечто. Позднее я назвал это «проекция Знака»; наиболее точный из всех возможных терминов… Он вышел из моего глаза и завис в воздухе над разбойным становищем, пронзая всё сущее жутким изумрудным сиянием. Мой несостоявшийся убийца так и замер в двух шагах, с занесённым над головой клинком. К сожалению, я не представлял, что мне делать дальше: пользоваться сверхъестественными способностями я ещё не умел. Поддерживать Знак в активном состоянии было сложно: это требовало значительных усилий… К счастью, ситуация разрешилась сама собой. Сабля выпала из руки толстого разбойника и воткнулась в землю, сам же он повалился на спину, словно бревно — и остался недвижим. Проекция тяготила меня всё больше; это было странное, доселе неведомое чувство — нечто среднее между усталостью физической и умственной. Наконец, я не выдержал и моргнул; в тот же миг зелёный пламень угас. Кругом царила абсолютная тишина. Разбойники, все до единого, пали на колени, уткнувшись лицами в землю и демонстрируя склону ближайшей горы зады в разнообразной потертости штанах. Я нагнулся и пощупал пульс у покусившегося на меня. Толстяк был мёртв, как полено; должно быть, с ним случился разрыв сердца от страха.

Двумя неделями позже я добрался до земель, отмеченных влиянием цивилизации. У меня была пара лошадей — заводная и под седлом, а также некоторое количество денег, полагаю, вдвойне неправедных — взятых у разбойничков… Ну, минус на минус в математике даёт плюс, верно? Так что я не очень переживал по поводу их происхождения. К тому же, разбойники с радостью пожертвовали бы последней рубахой, лишь бы избавиться от страшного гостя. Итак, передо мною лежал весь мир. Самым логичным было бы вернуться домой, в Петербург — но… Господина Осокина более не существовало — хотя сам он только начал догадываться об этом. Знание прорастало во мне, словно плесень на корке хлеба — тоненькими, незаметными ниточками… Иногда я просыпался среди ночи, в холодном поту или хохоча во всё горло от счастья; случайные попутчики, должно быть, считали меня одержимым — но мне было всё равно… Я чувствовал себя богом во младенчестве, ребёнком, с радостной улыбкой зажигающем на небосводе новые сверкающие точки. Нет, я не демонстрировал свои умения — хотя временами воздержание становилось просто невыносимым; но жадно постигал каждую крупицу открывшейся мне истины. Я жаждал ещё и ещё, словно запойный пьяница; и вот настал миг, когда чаша показала дно. Но это меня не смутило. К тому времени я уже знал: сила Знака — лишь малая часть того, что дремлет где-то на западе… И всё яснее становилась моя собственная роль в этой великой мистерии.

Я отбросил прошлую жизнь, как змея избавляется от старой шкуры. Таким образом родился Озорник — можешь смеяться, но это прозвище отражает мою суть вернее любого из возможных имён. Озорство как стиль жизни и способ познания — почему бы нет? В один прекрасный день я пересёк границу Империи. Поезд мчал меня в Гейдельберг: именно там, в одном из старейших научных центров Европы, я решил начать свои изыскания.

***

Узнав о прибытии француза, Мюррей был наполовину готов к тому, что его и впрямь поднимут среди ночи — но мальчишка-посыльный от Фальконе так и не появился. Джек без помех завершил утренний туалет, проглотил скудный холостяцкий завтрак — яйцо, сваренное в мешочек и тост с джемом, сопроводил всё это чашкой чая и отправился в редакцию. За работой время пролетело незаметно: бросив взгляд в окно, журналист с некоторым удивлением отметил, что уже вечереет.

Погода выдалась на редкость скверной. Из низких туч сеялся мокрый снег, превращаясь в слякоть, кажется, прямо на лету; уборщики просто не успевали справиться с грязью — и молодой человек пожалел, что пренебрёг утром гамашами. Он оглянулся в поисках кэба — но, как на грех, ни одного свободного экипажа поблизости не было. Раздраженно пожав плечами, Джек зашагал было прочь — но в этот момент с противоположного тротуара его окликнули. Мюррей узнал Томаса Финкелстайна, нотариуса, которого встречал несколько раз на традиционных банкетах братства.

— А, Том, здравствуйте! — поприветствовал его журналист, досадуя про себя на эту встречу: Финкелстайн отличался редкостным занудством.

Робкая надежда на занятость нотариуса тут же растаяла: пухленький человечек, возбуждённо размахивая тростью, пересёк улицу.

— Господи, Джек, как я рад вас видеть! Послушайте, вы мне просто не поверите — но я откопал такое…

— Ради бога, Томми, только не на улице! — перебил его журналист. — Давайте зайдём куда-нибудь, что ли… — Мюррей огляделся. — Да вот, хоть в кондитерскую!

— Отлично! — заявил Финкелстайн. — С детства обожаю такие местечки… Скажите, Джек, могу я говорить с вами не как с журналистом, а как с братом по… — пальцы Тома сложились в приветственном знаке вольных каменщиков.

— Да, разумеется… — Мюррей заинтересованно взглянул на собеседника. — Если это касается Братства, я буду нем как рыба!

— Я чертовски рад, что встретил вас; сказать по совести, просто не представляю, что с этим делать дальше… — Финкелстайн порылся в кожаном бюваре и достал пожелтелый конверт. — Вы, может быть, слышали краем уха о скоропостижной кончине полковника Мэтью Фокса…

— Да вы шутите! — пораженно воскликнул Мюррей. — Я ведь как раз занимаюсь этим делом!

— Ага, значит, вы в курсе событий… Нашей юридической конторе выпало заниматься бумагами покойного; и среди прочего я наткнулся вот на это…

Джек взял из рук нотариуса конверт. Ни подписи, ни даты; но с обратной стороны была сломанная сургучная печать с изображением заключенного в треугольник глаза.

— Я бы не обратил на него внимания, если бы не Всевидящее Око… Увидав знакомый символ, я, естественно, полюбопытствовал — и… Читайте, читайте!

Внутри конверта лежал лист плотной бумаги. Джек развернул его.

«Моему сыну» — гласило заглавие.

«Любезный сэр!

Если ты читаешь это послание, значит, пришел мой черёд отправиться в последнее странствие. За свою долгую жизнь я объездил весь мир, и могу сказать: немного найдётся на свете людей, побывавших в столь отдалённых друг от друга краях. Однако ж, виной тому вовсе не страсть к охоте и не жажда новых открытий, как полагали многие: самою судьбой я был призван исполнить