Бобруйска, блокировала подступы к этому городу; Удино, корпус которого располагался еще дальше, а также Шварценбергу. Командующий австрийскими войсками, следуя за Чичаговым, 12 ноября вступил в Слоним, но был вынужден повернуть назад чтобы оказать помощь своим саксонским союзникам, которые подвергались энергичным атакам Сакена.
Тем не менее Брониковский получил весьма значительную поддержку от Домбровского, который, получив депешу из Минска, сразу же собрал все, что было у него под рукой (1-й, 6-й, 14-й и 17-й полки польской пехоты, а также 2-й, 7-й и 15-й полки польских улан), и двинулся к Минску. 16 ноября Брониковский на немецком языке энергично приветствовал его прибытие.
Удино не столь быстро реагировал на призыв Брониковского. 18 ноября его корпус двинулся к Борисову. Пехота заняла tete du pont[41] на западном берегу реки, а артиллерия и кавалерия Дюмерка расположились в самом городе. Маре, находясь в Вильно, едва ли мог оказать какую-то помощь.
Тем временем Брониковский приступил к укреплению Минска. 13 и 14 ноября (когда Наполеон ушел из Смоленска и продолжил марш своей измученной армии на запад) энергичный польский генерал наблюдал за строительством земляных укреплений. Эти работы возглавил инженер-капитан, который в Минске выздоравливал после ранения. Его имя лишь впоследствии получило известность[42]. Кроме того, Брониковский снес некоторое количество построек, расположенных по берегам реки Свислочь, чтобы обеспечить ведение прицельного огня из цитадели – в случае, если русские прорвут внешнюю линию обороны.
11 ноября в Новом Свергене внезапно появились спасавшиеся бегством остатки 18-го уланского полка. Коссецкий отвел свою кавалерию на другую сторону реки, разместив пехоту и одну пушку на северном берегу. 15 ноября возвратившийся из разведки отряд кавалеристов доложил, что русские, численностью 25 000 человек, только что вышли из Несвижа. Разграбив замок князя Радзивилла и отдав должное винному погребу аристократа, они двигаются вперед. Понимая безнадежность своего положения, Коссецкий сжег мост и отступил.
Уничтожение моста остановило дальнейшее продвижение авангарда русских, которым командовал Ламбер. Когда стемнело, подошли основные силы Чичагова. После краткого совещания с Ламбером адмирал решил, что как только рассветет, надо во что бы то ни стало попытаться форсировать реку. На следующее утро его кавалерия стала перебираться на другой берег в тех местах, где река уже была скована льдом. Сам Чичагов наблюдал за наведением моста для пехоты и артиллерии. Переправа артиллерии, несмотря на героические усилия раздосадованных и замерзших людей, потребовала времени. Пехота Чичагова – «ветераны десяти кампаний, крепкие, сытые, хорошо вооруженные и снаряженные солдаты» – как указывает генерал Ланжерон, который командовал одной из дивизий армии адмирала, лишь утром 18 ноября соединилась под Минском с кавалерией.
Начало осады
Теперь Минск был изолирован. Русская кавалерия, которой умело командовал Ламбер, перерезала дороги, ведущие в Борисов и Вильно. Удино, который находился в Борисове с 9000 пехоты II корпуса (кавалерия II корпуса под командованием Корбино, прежде направленная в распоряжение VI корпуса, теперь возвращалась и должна была присоединиться к войскам Удино) и кирасирами Дюмерка, был всерьез обеспокоен ситуацией на юго-западе, но считал, что у него слишком мало сил, чтобы вести активные действия. Кроме того, он понимал, насколько важно удерживать в своих руках длинный и весьма уязвимый мост через реку Березину, который был расположен в Борисове. Чичагову пришлось рассредоточить свою пехоту по деревушкам, разбросанным вокруг Минска. Становилось все холоднее, к тому же возникали трудности с продовольствием и фуражом. В своих мемуарах Ланжерон с горечью упрекает адмирала в этой задержке. Он считал, что боевой дух и храбрость русских войск диктовали: лучшим тактическим решением была бы внезапная смелая атака[43]. Однако Чичагов был, несомненно, прав, когда вместо рискованного штурма города решил дождаться подхода своей артиллерии. Тактика внезапного штурма, которую так успешно использовал Суворов, всего два года назад при Рущуке, привела к самым печальным последствиям[44]. 18 ноября, во второй половине дня большие орудия все еще не подошли. Чичагова буквально преследовали его дивизионные генералы Ланжерон и Сабаньев, которые, как утверждает Ланжерон, встав на колени, умоляли адмирала попытаться взять Минск ночным штурмом.
К полуночи войска, которые должны были штурмовать город в первом эшелоне, были сосредоточены во временных траншеях (с большим трудом выкопанных в мерзлой земле солдатами 14-го и 27-го егерских полков) вне пределов досягаемости защитников города. Ланжерон решил поставить в центре штурмовой колонны Витебский и Козловский полки, на правом фланге 13-й егерский полк, а на левом фланге Кобринский и Колыванский полки, общая численность первого эшелона составляла примерно 5500 человек. Была безлунная ночь и в городе царила мертвая тишина, когда ровно в четыре часа русские, выбравшись из траншей, тремя плотными колоннами без единого звука устремились вперед к французской линии обороны. Они взяли земляные укрепления еще до того, как была объявлена тревога. Защитники едва ли успели сделать и выстрел. Казалось, все складывается очень удачно для русских. Капитан Шуберт, немецкий офицер, который в то время находился на русской службе, принял участие в штурме и впоследствии описал драматические события той грозной ночи, когда русские солдаты, заполнив своей массой укрепления и вдохнув аромат победы, сочли, что дело уже выиграно: «Они могли бы остановиться здесь, восстановить свои боевые порядки и ждать прибытия основных сил, но кто сможет остановить войска, особенно ночью, когда они совершили настоящий боевой подвиг, когда они считают, что битва выиграна и когда они уверили себя в том, что богатый город у них в кармане»?
Домбровский, не ожидая, что русские предпримут такую атаку, разместил на укреплениях лишь три роты литовских солдат. Основная часть гарнизона в это время спала. Однако, услышав первые выстрелы, он немедленно на них отреагировал. Построив 1-й и 6-й польские полки на открытом пространстве у Свислочи, он повел их в наступление, приказав перейти на бег. Вплотную за ним следовал Брониковский, который вел батальон 7-го вюртембергского полка и батальон 95-го французского полка.
Русские, утратившие в результате первоначального успеха всякую дисциплину, были застигнуты врасплох внезапным появлением противника. Поляки, сохраняя молчание, подошли к бурлящей массе русских на 100 шагов, а затем с криком бросились в штыковую атаку. Русские, не ожидавшие такого удара, откатились назад за укрепления и пустились в бегство. Эмигрант Рошешуар, который в то время находился на русской службе, вспоминал, что русские войска «объятые паникой и обезумевшие от ужаса кричали: „Французы! Французы!“ и были совершенно не в состоянии сказать что-либо еще»[45]. Оказавшись зажатым между 1-м польским и 95-м французским полками, один батальон Витебского полка был полностью уничтожен. Вообще, дивизия Ланжерона понесла значительные
