табурета. В сенях новое цинковое корыто.
«Хозяином Иван был всегда хорошим, — думает Катя. — Осталась ли только у этого хозяина хоть капля его прежних чувств к жене?»
И вот хозяин появляется наконец в дверях комнаты. Катя смотрит на него: что он будет делать, что скажет? Не виделись-то с прошлой осени!
Муж подошел к жене, оглядел ее, сказал:
— Костыли? Они выписали тебя из больницы на костылях? И ты согласилась?
— Согласилась.
— Странно! Как же ты будешь на костылях мыть пол?
Катины подруги чуть не взвились к потолку от такого вопроса.
— Ты чудовище, — сказала Морозову Шура Захарова и, повернувшись к Кате, добавила: — Пойдем, поживи пока у меня.
Но Катя отказалась от этого приглашения.
— Я буду жить дома.
В этот день Иван Морозов не нашел времени поговорить с женой.
— Прости, бегу на работу.
А после работы Ваня снова пошел на вечеринку, вернулся домой, как и накануне, только утром.
— Тебе не стыдно? — спросила мужа Катя.
— За что? Разве это я? Это говорит во мне мужская природа!
Говорила, однако, не природа — говорило животное. Соседка стала укорять Ивана:
— И путаешься ты черт знает с кем — с шалопутной Лизкой. Вся улица смеется.
— Ну и что ж, что она шалопутная, — ответил Ваня, — зато она мне рубашки, наволочки стирает. Я заранее договорился с Лизкой: дружить только со стиркой.
Катя решила провести еще одно испытание, и хотя ей было трудно, она взялась за стирку. Иван пришел с работы, посмотрел на развешанное белье и улыбнулся:
— Молодец, хорошо.
А потом увидел костыли и спросил:
— А кто тебе воды натаскал?
— Девочки из поликлиники.
Глаза у Ивана сразу потускнели.
— Не то, Катя, — сказал он. — Полноценная жена сама должна ходить к колодцу. А ты пока инвалид.
Через несколько дней Катя уехала в санаторий. Ее провожали друзья из поликлиники, больницы, горкома комсомола. Не было среди провожающих только одного человека — мужа, Вани. Почти два месяца провела Катя в санатории. Она принимала ванны, делала лечебную гимнастику. Каждый день Катя получала по нескольку писем из Балашова от своих подруг, товарищей, и единственным, кто не написал ей за эти два месяца ни строчки, был ее муж — Ваня.
У этого Вани оказалась душа кулака-хозяйчика. Пока жена была здорова, Иван Морозов оказывал ей любовь, уважение. Заболела жена — и муж готов был, говоря языком плохих завхозов, «сактировать» ее как вышедшее из строя тягло.
«Урод, не человек. И в кого только он такой?» — спрашивают товарищи по работе, соседи, родные.
А мать Ивана Морозова перестала называть этого урода своим сыном. Мать говорит: «Мой бывший сын».
— Мой бывший сын опозорил меня. Мой бывший сын ушел от больной жены!
— Не ушел, — оправдывается Иван Морозов. — Я переехал к Лизке временно, месяца на два, на три. Как только Катя бросит костыли, я вернусь к ней.
Катя приехала из санатория окрепшей, поздоровевшей, и ее отправили в Саратов — пройти еще один цикл лечения. Сейчас ни у кого нет сомнения — ни у врачей, ни у друзей Кати, что она в конце концов совсем поправится, и жители Балашова снова увидят на улицах города быстроногую и легкокрылую медицинскую сестричку с неизменным чемоданчиком в руках.
— Вот тогда-то она снова будет нужна мне, — говорит Морозов.
А будет ли тогда нужен он ей?
1959 г.
Петя-Пятачок
Петька был бойким, жизнерадостным ребенком. Если бы Петькины родители серьезнее занялись его воспитанием, Петька мог бы вырасти вполне приличным сыном. Но Петькины папа и мама вспоминали о своих родительских обязанностях только тогда, когда их вызывали в школу: «Ваш сын опять не приготовил уроков» или в домоуправление: «Заплатите штраф за разбитое стекло».
На вызовы всегда ходила Петина мать, Ольга Павловна. Причем Петька знал наперед все, что будет дальше. Сначала мать будет кричать на домоуправшу и поплачет в домоуправлении. Потом будет кричать на Петьку и поплачет вместе с ним, и, наконец, дождется прихода отца, покричит и поплачет при нем.
Петькин отец, Василий Васильевич, всякий раз устало выслушивал мать, сопел, стегал Петьку ремнем и уходил в двадцать шестую квартиру к бухгалтеру Минкину играть в преферанс.
Так было в прошлом месяце, позапрошлом, так было всегда — скучно, однообразно; поэтому ни материнские слезы, ни отцовский ремень не производили на Петьку благотворного влияния. Петька по-прежнему не готовил уроков, умывался не чаще двух раз в неделю, терроризировал соседских кошек.
И вдруг произошло событие, которое не на шутку взволновало родительское сердце Василия Васильевича. Петька разбил витрину в молочном магазине. Завмаг задержал малолетнего хулигана, пригласил милиционера, и с Василия Васильевича потребовали семьдесят пять рублей за вставку нового стекла. Пока штрафы ограничивались трешницами, Василий Васильевич мог отделываться сопением и ремнем. Но семьдесят пять рублей — это уже ЧП. И отец решил серьезнее взяться за воспитание сына. В этот вечер Василий Васильевич не пошел к Минкиным на преферанс. Он остался дома вдвоем с Петькой. Сначала Василий Васильевич потянулся было к ремню, но… остановился. Он взглянул на задорный вихор сынишки и подумал: «А что, если поставить перевоспитание этого сорванца на какие-то договорные начала? Заинтересовать его самого благородными поступками?»
Василию Васильевичу так понравилась эта идея, что он тут же обратился к сыну с такой речью:
— Ну, вот что, голубчик: мне надоело с тобой нянчиться. Хороших слов ты не понимаешь, поэтому я вынужден применить к тебе особые меры воздействия. Хочешь иметь карманные деньги, есть мороженое, покупать себе конфеты, семечки — будь хорошим. Сегодня я составлю прейскурант, и с завтрашнего дня ты начнешь жить по нему. За тройку я буду платить гривенник, за четверку — двугривенный, за пятерку — полтинник. Вычистишь утром зубы — с меня гривенник, не вычистишь — с тебя.
Василий Васильевич сдержал слово. К утру он составил подробный прейскурант цен, в котором была точно обозначена стоимость всех хороших и плохих поступков ученика третьего класса Петра Кузнецова.
Так началась новая жизнь Петьки. Нужно сказать, к чести Петьки, что сначала он воспринял договор с отцом как какую-то новую игру в пятачки. Ему было интересно следить за собой, запоминать все хорошее, что он сделал за день, а вечером писать отцу:
Отчет
Петра Кузнецова за 20 мая
Встал в семь — 10 коп.
Умылся — 5 коп.
Сказал после завтрака спасибо маме — 15 коп.
Уступил в трамвае место инвалиду — 20 коп.
Дал нищему 10 коп. — 15 коп.
Получил четверку по русскому — 20 коп.
Прочел 20 страниц Робинзона Крузо — 10 коп.
Итого получить: 95 коп.
Василий Васильевич в расчетах с сыном был
