– Я оказался прав?
– Да.
– И ты хочешь рассказать мне об этом?
Она не ответила.
Они находились рядом с собором Святой Марии.
– Сюда. – Джейк свернул на тропинку, которая вела в обход на небольшую лужайку со скамейкой. Кэсси последовала за ним, и они сели.
Хорошо сидеть бок о бок: можно разговаривать, и не нужно смотреть в глаза собеседнику.
Она заговорила первой:
– Я бы очень хотела рассказать тебе все, и, если бы смогла объяснить, смысла было бы больше, а так…
Она сделала паузу: о чем именно рассказывать? О страхе, который до сих пор заставлял ее молчать? Мешал ей поговорить даже с таким надежным человеком, как Джейк? Но в последние недели она рисковала еще серьезнее, и прямо сейчас она стояла на пороге самого большого риска из всех. Нет, страх тут ни при чем. Слишком трудно объяснить. Слишком много такого, во что другой и не поверит.
– Понимаешь, у нас с Льюисом одна и та же проблема. И она заключается не в выпивке и не в наркотиках.
– Но это все равно какое-то пристрастие?
– Да.
– И у Льюиса оно же?
– Да. И это не то… я знаю, надо избегать таких отношений, не позволять им сорвать твое выздоровление… это не тот случай. Когда один тянет другого вниз. По-моему, не тот. Хотя и касается нас обоих. – Она повернулась к Джейку лицом. – Это пристрастие поглотит мою жизнь. Точно так же, как если бы речь шла об алкоголе или наркотиках. Такое уже происходило и теперь произойдет снова.
– Собирается произойти. Ведь у тебя не было рецидива?
– Нет, но…
– Кэсси, это только твой выбор. Ты можешь контролировать ситуацию; не позволяй ей контролировать тебя.
– Понимаешь, я хочу, чтобы всё повторилось. Правда, хочу…
У нее перехватило дыхание. И она замолчала, глубоко вздыхая. Ноги утопали в траве нестриженой лужайки: белые маргаритки закрывали глазки на ночь, а тут ее посеревшие от грязи кроссовки.
– Есть один человек, он для меня самый дорогой на свете. – Она искоса взглянула на Джейка. – Не Льюис, – добавила она, – нет, Льюис, конечно, тоже по-своему дорог, но… в общем, это не он. Однажды я потеряла этого человека и думала, что навсегда. Этот мужчина… молодой человек, которого я… Ну, как-то так. Теперь нашелся способ вернуть его. И вернуться к нему.
В наступившей тишине она представила, сколько вопросов мог бы задать Джейк. В отдалении то нарастал, то затихал шум машин, в небе над головой кричала чайка, а он ни о чем не спрашивал.
– Знаешь, – наконец сказал он, – единственный способ, который здесь может сработать, чтобы ты не впала в зависимость, – самой захотеть этого. Хоть алкоголь, хоть наркотики, неважно, раз ты говоришь, что твоя проблема из той же серии, надо просто захотеть этого.
– Я не могу. Мне нельзя.
– Ну вот. – Джейк пожал плечами. – Ты зачем пришла?
Она в ужасе уставилась на него.
– И не надо смотреть на меня так, будто мне все равно. Это не так. Я лишь хочу донести до тебя мысль, что все в твоих руках. Ты пришла, чтобы поговорить со мной; просишь совета, но, похоже, просто хочешь услышать, что все в порядке. Что это нормально – отпустить, перестать пытаться, позволить проблеме поглотить тебя. Так вот, от меня ты этого не услышишь.
Что-то черное – муравей или крошечный жучок – карабкалось по носку ее кроссовка. Кэсси внимательно следила за ним, широко раскрыв глаза и плотно сжав губы.
– Так что, если тебе все еще нужен мой совет: попробуй. Постарайся найти что-то еще, то, что имеет значение. Может, не такое большое значение; вполне возможно, ничто и никогда не будет иметь такого значения. Это жизнь, понимаешь? И дерьмо – тоже часть этой жизни.
Она откашлялась.
– Позволю себе перефразировать: а что такого особенного в моем дерьме?
– Ну, хорошо. Знаешь, в конце концов… если тебе повезет, что-нибудь еще обязательно будет иметь значение. Настоящее значение. Вот смотри, я люблю свою жену. Люблю своих детей. И вдруг – бах! И вот оно случилось. То, что тоже имеет значение. – И он указал на собор как олицетворение веры.
Кэсси отвернулась. С ней такое не случалось: ей никогда не доводилось верить. Хотя для многих людей в группе вера стала спасательным плотом. А вот семья у нее когда-то была. И она все еще любила их, даже если они совсем забыли о ней. Сделав пару глубоких вдохов, она сказала:
– Я попробую.
– Хорошо. Я рад.
Не то муравей, не то жучок уполз. Исчез в траве или заполз в ее кроссовку через дырку в изношенной подошве.
– Мое время, наверное, вышло. Тебе пора домой, а то жена начнет гадать, где ты.
– Пожалуй. – Но он остался сидеть. – Не знаю, слышала ты про Эйприл?
Эйприл. Женщина, которая помнила все имена и угощала всех чаем. С бесконечным удивлением в широко распахнутых глазах.
– Ее нашла дочь на прошлой неделе. Передозировка. И это не несчастный случай, она поступила так осознанно. Снотворное.
– О Боже! Какой ужас! Из всех людей… кто бы мог подумать.
Кэсси не знала, насколько они были близки, Эйприл и Джейк. Стоило ли выражать ему свое сожаление. Но все равно сказала:
– Мне искренне жаль.
Это были правильные слова, и она имела в виду именно то, что произнесла вслух; просто ей не всегда удавалось прочувствовать эти слова как надо.
Он покачал головой:
– Смерть – всегда потрясение, кого бы она ни коснулась. Хотя, на мой взгляд, об этом мало кто догадывается. В любом случае вот подумал, что надо сказать тебе. – Он встал. – Похороны завтра, вдруг захочешь прийти.
Его голос звучал тяжело, устало, и она вдруг представила, как Джейк, словно Атлас[20], держит их всех на своих широких плечах, согнувшись почти вдвое. Опираясь на свою веру и стараясь не показывать, как нелегко ему нести это бремя. Жаль, что он не всегда рядом, чтобы защитить ее, как медведь, большой и сильный. Ей захотелось обнять его, хотя она не была уверена, кто кого станет утешать; да и в любом случае она знала, что он отодвинет ее в сторону, мягко, твердо, и она почувствует себя полной идиоткой. Вместо этого она кивнула, когда он назвал ей время и место похорон. Пообещала, что придет. И еще раз пообещала, что попробует.
Глава двадцать вторая
Середина летних каникул, и в парке полно детей. На западе небо темнело. К вечеру оно расколется, и без грозы не обойдется. Кэсси чувствовала ее приближение по своим ноющим зубам и затрудненному дыханию. Дети визжали, но душный воздух приглушал их непосредственную первозданность. Тяжелые тучи висели над их пронзительными играми; когда смех переходил в истерику, для вынесения приговоров и утешения призывались родители.
