Книга Смута. Том 2 - Ник Перумов

– «Позог» и «не позог», Феликс Эдмундович, есть категогии могальные, а следовательно, не опгеделяемые. В гамках замшелой бугжуазной этики – возможно, а в гамках этики новой, геволюционной, пголетагской – никакого «позога» в этом нет, а есть лишь осознанная необходимость, некотогый маневг на пути к победе миговой геволюции!

Сталин хмурился, посасывал пустую трубку, но в дискуссии не вступал.

…Спорили долго.

Зиновьев с Каменевым выступали за «обещания» немцам, пусть, дескать, «произведут демонстрации», а за это мы сделаем им уступки в Лифляндии и Эстляндии. Украину им отдавать было явно жалко, и веры в мировую революцию как-то у них не ощущалось, на что не преминула указать ядовитая Коллонтай. Зиновьев не остался в долгу, в свою очередь указав на дворянское происхождение уважаемой Александры Михайловны; в ссору вмешался Бухарин, Рыков принялся всех мирить, а меж тем, совершенно всеми забытый, поднял руку товарищ Сталин.

– Прашу слова, таварыщи.

– Говогите, говогите, товагищ Коба, только по делу и покогоче! Балаган этот пога кончать и ставить вопгос на голосование!

– Таварыщи, побудыть импэриалыстов сражаться за наши интэрэсы – есть прэкрасная идэя. Но этого мало. Таварыщ Лэнын савэршэнно вэрно сказал, что великобританское и французское правитэльства с большим нэдовэрием и опаской смотрят на усилэниэ германского рейха в восточной Европе. Польша всэгда считалась англо-французской вотчиной, они раздували там восстания против царского правитэльства…

– Каковые восстания пготив гнилого самодегжавия поддегживало всё миговое сообщество, всё пгоггессивное человечество!.. Гегцен!..

– Савэршэнно вэрно, Владимир Ильич. А сэйчас Германия создала себе карманную Польшу, поставив прогерманское правитэльство. В Париже и Лондоне этим очэнь нэдовольны…

– Товагищ Коба! Я же пгосил – покогоче!

– Я ужэ заканчиваю. Так вот, надо обратиться нэ только в германское посольство, то также в великобританское и французское. Сказать им, что у нас нэт иного выхода и что мы, конэчно же, нэ пошли бы на такой шаг – а можэм и нэ пойти! – если Англия и Франция окажут нам более сущэствэнную помощь. Напрымэр – если они, обладая сильнейшим флотом, высадятся в Севастополе и в Новороссийске, овладэют Крымом и Таманью, ударят бэлым в тыл. Они вэдь признали наше правитэльство, все мольбы бывшэго царя к ним остались бэз отвэта. Таким образом, если Англия и Франция не захотят чрэзмэрного усиления Германии, они вполне могут нам помочь… или же, что более вэроятно, побудить Германию к более активным действиям. А нам много нэ надо.

– Дезгко. Агхидегзко, товагищ Сталин. Но в нашем положении нужны именно агхидегзкие шаги. Вы закончили?.. Нет-нет, Феликс Эдмундович, довольно спогов. Ставлю на голосование пгедложения: обгатиться только к гегманцам или же и к ним, и к Лондону с Пагижем. Пгошу, товагищи, кто за пегвое?..

Харьков, 30 июня 1915 года

Камеры харьковское ЧК оборудовало наспех, прямо в подвале того дома, что занимало. Поэтому не было неистребимого тюремного запаха, не успел скопиться. Пахло тут обычным подвалом. Ну и немного кошками.

Проёмы между массивными опорами подвала на скорую руку заложили кирпичом, поставили двери – деревянные, но добротные. Разумеется, в распоряжении чекистов была и настоящая харьковская тюрьма, но, видать, особо важных узников решили держать, так сказать, поближе к сердцу.

В самой камере, как и положено, имелся только деревянный топчан да ведро-параша. От неожиданно старомодной стыдливости его поставили за ширму – явно конфискованную в каком-то богатом доме: китайскую, шёлковую, шитую золотом.

Ирина Ивановна сидела на топчане, сложив руки на коленях и полуприкрыв глаза. Губы её чуть заметно шевелились, и надзиратель, заглянув в окошечко, подумал – молится, что ль?

Но размышлять на эту тему ему было некогда. Арестованную велено было доставить на допрос, и он привычно отодвинул засов двери.

Кабинет, куда привели Ирину Ивановну, отличался даже не купеческой, а прямо-таки торгашеской роскошью нуворишей. Купеческое – оно на Руси всегда было солидным, добротным, основательным, на века, с запасом. Оклад золотой к иконе, или храм, или странноприимный дом, или богадельня, или больница для бедных – тут русские купцы всегда преуспевали. А особняки если и украшал кто-то особенно кричаще – так считаные единицы.

Сюда же хозяин кабинета, товарищ Бешанов, сволок, похоже, всё яркое и блестящее, до чего смог дотянуться, словно сорока-воровка. Мебели было столько, что едва пройдёшь: козетки, канапе, оттоманки словно так и норовили растолкать конкуренток плечами; на стенах – картины в золочёных рамах, на комодах и секретерах – золочёные же часы; иные, как заметила Ирина Ивановна, стояли, не ходили, и служили, очевидно, лишь для украшения. Пол застелен коврами, некогда богатыми и красивыми, персидскими, а теперь – грязными и затоптанными. На гигантском, под зелёным сукном столе, подле роскошного письменного прибора с крылатыми ангелами красовалась неряшливая пепельница, до краёв забитая окурками. На иных – следы яркой, очень яркой, губной помады.

В сторонке, у стены, на единственном более-менее расчищенном месте стоял демонстративно-скромный дубовый стол с простыми чернильницей и подставкой для перьев. Жёсткий стул за ним пустовал.

Бешанов, восседавший за «главным» столом, перехватил её взгляд.

– Костька Нифонтов там сидит обычно. Да подранила ты его, сучка белогвардейская, по госпиталям так и мается. Ступай, товарищ, – махнул он надзирателю. – Да дверь поплотнее прикрой.

Ирина Ивановна не дрогнула. Стояла, глядя прямо в лицо Бешанову, смотрела спокойно и словно бы даже отрешённо, точно пребывая уже на самом пороге совсем иного мира.

– Чего пялишься, сучка? – губы Бешанова кривились, в глазах закипал гнев. – Моя теперь очередь радоваться, на моей теперь улице праздник!

Ирина Ивановна молчала.

– Отвечай, тварь!

Молчание.

Бешанов резко вскочил, едва не опрокинув роскошное венское кресло.

– Я тебя!..

– Спокойнее, товарищ Бешанов. Спокойнее. Революционер направляет праведную ярость свою на нужды пролетарской революции, а не чтобы сводить старые счёты. Коль вы так уж негодуете, так лучше б вы геройствовали на фронте. Белые, боюсь, очень скоро будут и в Купянске, и в Воронеже, и одни Карл Маркс с Фридрихом Энгельсом ведают где ещё. А вы тут из меня шпионку сделать пытаетесь. Справиться с развалом фронта это, увы, не поможет, хоть пересажай вы и перестреляй весь штаб во главе с Сиверсом.

– Сиверс за свою измену сам ответит! А ты, ты ведь не изменяла, ты контра изначальная, коренная! Думаешь, забыл я, как ты меня с хахалем своим фараонам сдала?.. Думаешь, забыл, как по твоей милости по пересылкам мотался да на сахалинской каторге в кандалах мыкался?

– А не надо было гоп-стопом заниматься. – Ирина Ивановна по-прежнему стояла, глядя Бешанову прямо в глаза.

– Да я уже тогда богатеев тряс!.. Зубами их грыз, сволочей, за весь