её приглушённые, но всё-таки, стоны. Что она отвечает с не меньшим желанием, и по крайней мере не сопротивляется.
Опасное и очень изматывающее чувство одержимости оказалось шокирующе в новинку, будто сердце впервые по-настоящему дрогнуло только за секунду до смерти, и то от разряда дефибриллятора.
Он не стремился добиться корыстной цели, не хотел эгоистично украсть поцелуй для себя. Ему казалось, что он что-то доказывает ей, всё для неё. А потом, когда голова уже стала отключаться, терять связь с планетой Земля, понял что роли меняются, и как бы сильно им не владело банальное желание показать неразумной девчонке, что она не права, всё это более настоящее сейчас, чем что либо “до”. И никто ничего никому не доказывает. Всё это очевидно случилось, потому что Лев этого сам хотел. И нечего тут прикрываться злостью.
И оторвавшись от неё на секунду, Лев заглянул ей в глаза: тёмные, растерянные. Они и без того всегда были пугающе черны, а теперь превратились в два бездонных озера, где и утонуть страшно, но и остановиться — никак.
Подождал три секунды.
Дал ей шанс уйти.
А потом снова, уже совершенно спокойный, переполненный другими не менее яркими чувствами поцеловал её и услышав тихий всхлип, вдруг, остановился.
Соня отступила.
С распухшими губами. Красными щеками, будто в лихорадке.
Её глаза сверкали, как от подступающих слёз.
— Вы знаете, — глубоко вдохнув пролепетала она, еле ворочая языком. — Мне как-то… нехорошо…
Соня пошатнулась и застыла, опершись на столешницу.
***
Заболела. Зараза намочила ноги, потом помёрзла на улице, потом потратила драгоценные минуты на выдворение “условно бывшей” и… заболела.
Лежала Обломова в кровати Льва (диванчик ему показался менее комфортным, чем монстр с ортопедическим матрасом) и мотала сопли на кулак с температурой тридцать семь.
Терапевт развёл руками, лопотал что-то про ромашку и малиновое варенье в чаёк, но это Льва не устроило. Вызов платного врача не устроил Соню, потерявшую возможность “рассчитываться” за всевозможные блага уборкой.
— Так не пойдёт, — покачал головой Лев, сидя в ногах у Сони, и стал звонить своему другу Егору.
— Ты… чего? Куда? Я платного не потяну! Сразу говорю! — возмутилась Соня, а потом громко и ужасно чихнула, спрятавшись в салфетку. — Фу, я ужасная, мог бы подождать где-то в другом месте.
— Категорически нет, — покачал головой Лев и больше Соню не слушал, ведя беседу с Егором.
— Да.
— Ага.
— Шесть недель.
— Нет.
— Тридцать семь.
— Нет.
— Сопли.
— Ну… да.
— Ромашка и малина.
— Ясно.
— Понял.
— Спасибо.
Соня смотрела на Льва мутным взглядом, немного испуганным и будто боялась вставить хоть слово, чтобы не схлопотать очередное “категорически нет”.
А Лев в свою очередь смотрел на её торчащую из-под одеяла ступню и думал о том, какую-же всё-таки совершил ошибку, попробовав один раз запрещённое вещество “Обломова”. Теперь мысли были в совершенно другой плоскости, и желание заботиться превратилось в совсем другого рода чувство.
Ему показался неудобным её диван… как смешно.
Раньше он был уверен, что даровал девчонке уникальные в своём роде апартаменты достойные принцессы!
Ещё это её “я не потяну” и “буду должна” вдруг начало что-то задевать.
И это всё от одного поцелуя?
Как же. Разве такое случается…
Одним словом после того, как Егор уже давно отключился, Лев ещё какое-то время сидел прижав к уху телефон и смотрел на покрашенные в синий Сонины ногти на ногах. И думал.
— Ау! — она пощёлкала у него перед лицом пальцами.
— Да… да, задумался. В общем говорят, что нельзя тебе не лечиться, а то запустишь. Нужно звонить в консультацию.
— У меня… простуда, — с сомнением поморщилась она.
Вид был болезненный, и нос заложило. За какой-то час из здорового человека, который мог целоваться посреди кухни, она превратилась в размазанное по хлебушку маслице. Ленивое и тающее.
И даже… захныкала.
— Ты чего? — нахмурился Лев. Он потыкал Соню в ступню пальцем.
— Ничего… Просто мне болезненно. И всё. Но не настолько чтобы совсем… но всё-равно не очень… И я хочу есть, наверное. Хоть и не сказала бы что настолько, чтобы встать.
— Может папе?
— То-олько не папе, — испуганно вытаращилась она. — Папа — ужасно лечит простуду. Он… закостеневший консерватор!
— Малина и ромашка?
— Горчичники и банки! — сморщилась Соня. — Ни за что. Лучше смерть или консультация.
— Ладно. Лежи, вернусь через пол часа. Если захочешь — усни. Вода на… тумбочке, — он сморщился глядя на обшарпаный табурет, который служил тумбой. — А я что-нибудь соображу. Там суп ещё доварить…
Он встал, чтобы случайно не задеть разговор о поцелуях, и хотел было выйти, но Соня его остановила:
— Лев, а кто это всё-таки был? — тихо спросила она.
Лев обернулся.
Соня лежала почти скрывшись под его огромным одеялом. Торчали только кончик красного носа и пушистые волосы. Страшно очаровательное существо.
Она спросила “кто” или “что”?
Про поцелуй или про то что было до него?
Лев гадал, как лучше ответить, чтобы не ошибиться и не выставить себя дураком, и решил, что второй вариант вернее.
— Девушка.
— Твоя?
— Нет.
— Ты её обманул?
— Нет. Но… пожалуй вёл себя, как мудак.
— Почему ты так себя порой ведёшь?
— Мне кажется… они этого хотят, — пожал он плечами. — Ну не хотели бы — не ходили бы. Верно? Я её не звал… Ничего не обещал. Никого не держу. Я просто никогда… не заморачивался. Меня никто никогда жестоко не бросал, а я никогда никого особенного не встречал. Всё это было так несерьёзно.
— А может для них серьёзно? — уточнила Соня, всё ещё осторожным, тихим голосом.
— Я никогда об этом не думал.
— Мне кажется, что ты добрее, чем кажешься сначала. А доброту принимают за… что-то.
— И…
— И это немного пугает. Меня.
Лев вышел из спальни, не дожидаясь, когда разговор станет слишком серьёзным, и прикрыл глаза. В чём-то Соня была права. Никого не обижая, не унижая и не прогоняя, Лев при этом оставался чертовски добр когда дело не требовало вмешательства юриста. Если к нему приходили по доброй воле, проводили с ним время и были согласны, что ничего более не будет — он оставался милейшим человеком. С теми, кто был не интересен порой продолжал общаться, пока это не переходило грань. С теми с кем грань переходило — старался решить вопрос дипломатично или передавал их из рук в руки тому же юристу.
Ну не болела у него голова на этот счёт.
И вот таких, рыдающих под дверью он видел, знал что они есть, но как-то не думал о том, что однажды это может навредить.
Он всегда разумно полагал, что жестокость — не вариант. А вот оно
