отец, – из тех, кто переспит с женщиной, а потом хвастает”. Но Зорге вовсе не хвастал своими победами, просто немецкие радикалы были очень “передовыми” в вопросах морали и удивлялись нашей с отцом “отсталости”. Еще в 1923 году в Гамбурге коммунисты и анархисты уверяли нас, что купальные костюмы – буржуазный предрассудок. На общественных пляжах купаться голыми запрещалось, радикалы с трудом находили место для купанья, и мы смеялись: “В этом заключается вся их революционность!” Немцы были также очень откровенны насчет секса. Поэтому Зорге запросто рассказывал о своей связи с Агнес Смедли, ведь она была своим человеком, коммунисткой, к тому же незамужней. А отца его откровенность коробила»[161].
В мае Зорге и Смедли вместе уехали в Кантон. Не вполне понятно, в каком качестве Агнес сопровождала Рихарда в профессиональном смысле, но он, хорошо знающий ее репутацию еще с «докитайских» времен, должен был понимать, что за этой женщиной почти наверняка установлено полицейское наблюдение. Для тех, кто видел их тогда вместе, это наверняка представлялось романтическим путешествием двух любителей острых ощущений, презирающих всяческие запреты. Агнес писала о своем настроении тайному другу, местами почти слово в слово повторяя письмо Ики Зорге Корренсу осенью 1919 года: «Я замужем, детка, так сказать до какой-то степени замужем, ну, ты понимаешь; но он тоже мужчина в полном смысле слова, и у нас все 50 на 50 – он помогает мне, а я ему, и мы работаем вместе или по отдельности и все такое; большая, широкая многосторонняя дружба и товарищество. Не знаю, как долго это продлится; от нас это не зависит. Боюсь, что не очень долго. Однако эти дни будут лучшими в моей жизни. Никогда я не знала таких прекрасных дней, никогда не переживала столь здоровой жизни – и умственно, и физически»[162].
С деловой же точки зрения поездка Зорге в новый для него китайский город с более опытной коллегой, также работающей в немецкой газете, выглядела вполне обоснованной. Так или иначе, но 27 мая из Кантона была отправлена первая телеграмма в Центр с изложением ситуации в Южном Китае. Источниками получения информации стали местный германский консул, корреспонденты двух газет (китайской и американской) и… Агнес Смедли. Прибывший туда в июне Улановский констатировал широту связей «Рамзая» и в то же время их легальность. Все информанты Зорге в Кантоне не были его агентами в полном смысле слова, а лишь делились – по разным причинам – информацией, которая становилась известна им нередко случайным образом. Улановский подтвердил Москве, что «Рамзай легализован хорошо», но пожаловался на излишнюю самостоятельность своего сотрудника, убывшего в командировку: Зорге, имея в своем распоряжении рацию, предпочитал общаться с Центром напрямую, минуя резидента[163].
Рацию в Кантон с большим риском доставили Клаузен и Мишин. Первому из них предстояло сыграть важную роль в дальнейшей истории «Рамзая» и его группы, а потому об этом человеке надо рассказать особо.
Макс Готфрид Фридрих Кристиансен-Клаузен родился 27 февраля 1899 года на острове Нордштранд на севере Германии в семье каменщика. В три года он лишился матери, сумел окончить сельскую школу, работал по найму у местных богатых землевладельцев, то есть попросту батрачил, научился кузнечному и слесарному ремеслу. В 1917 году Клаузена призвали в армию, где ему пришлось познакомиться с основами связи и электротехники, а заодно и с социалистами, которые нашли в бывшем батраке благодарного поколонника идей Маркса и Энгельса. Окончив школу связистов, Макс был направлен на фронт во Францию, где получил отравление боевыми газами, пытался демобилизоваться, но неудачно, хотел дезертировать, но был пойман. Наконец Клаузена отпустили домой в связи с печальными обстоятельствами: в 1919 году умер его отец, а за неделю до конца войны погиб брат, тоже служивший в армии. Неудивительно, что ставший после демобилизации моряком и обошедший на корабле полмира Клаузен сохранил в душе стойкое отвращение к войне и в конце концов примкнул к прокоммунистически настроенным матросам, ратовавшим за мир во всем мире. В 1922 году он был уволен с флота и арестован на три месяца за участие в забастовке моряков – это решило его судьбу окончательно.
Оставшись без работы и средств к существованию, Макс стал профсоюзным активистом в Союзе красных фронтовиков (название этой немецкой организации говорило само за себя) и в Германском союзе матросов, тесно связанном с компартией Германии. В 1927 году Клаузен вступил в нее и оказался в поле зрения советской разведки, искавшей иностранных коммунистов с опытом жизни за границей и навыками связистов. В 1928 году бывший моряк оказался в Москве, в так называемом «шоколадном домике» в Большом Знаменском переулке, 19, где тогда располагалась штаб-квартира Четвертого управления Штаба РККА. Пройдя подготовку к работе в качестве радиста, зимой 1929 года Макс Клаузен, ставший на время Максом Шенком, прибыл в Шанхай. К приезду туда Зорге он считался уже опытным работником. Они быстро нашли общий язык: оба были фронтовиками, ненавидевшими войну, оба работали в Гамбурге, хотя и в разные годы, оба готовы были рискнуть жизнью в советской разведке ради светлых идеалов будущего. И все же… находилось и то, что делало их совершенно разными. Макс еще долгое время не мог избавиться от следов своего пролетарского происхождения, оставался несколько неотесан и простоват, но при этом совершенно по-бюргерски прижимист, расчетлив, и не слишком интересовался тем, что не касалось его любимых радиосхем, электроламп, передатчиков и приемников – радистом он был от Бога. Рихард по-прежнему оставался многолик, умея быть «своим в доску» для матросов и чувствовать себя органично среди аристократов. Всю жизнь следуя высокой идее, он непрерывно учился и давал себе только одну поблажку: позволял чувствовать себя свободным везде, но и это умение мастерски использовал в профессиональных целях.
Расслабленно-буржуазный стиль поведения Зорге Клаузен оценил еще при встрече в Шанхае: «Рихард предпочитал носить удобные спортивные костюмы с брюками-гольф. При этом из правого кармана его пиджака обычно торчала толстая газета, да так, что ее название еще можно было отчасти разглядеть, а дату выпуска – нет. Если он бывал в кругу немцев – военных или штатских – это были, как правило, “Дойче гетрайде-цайтунг” или “Франкфуртер цайтунг”, в англо-американской компании – лондонская “Таймс”. Не особо проницательным он казался постоянно озабоченным, неистовым репортером»[164]. Встретившись потом в Кантоне и получив положительную оценку легализации в этом городе от Зорге, Клаузен и Мишин планировали проработать вместе до зимы. Рихард собирался заняться развертыванием агентурной сети в Южном Китае, а Макс и Константин налаживали прямую радиосвязь с Владивостоком. Но обстоятельства неожиданно изменились.
Александр Улановский уже бывал раньше в Шанхае и Ханькоу: в 1927 году он под своей настоящей фамилией посетил эти города с делегацией Тихоокеанского секретариата профсоюзов – откровенно «красной» организации. Неудивительно, что в тесном кругу международного сеттльмента «Шерифа» ожидали незапланированные встречи. Сначала его опознал на
