от возделываемых культур на сезон, в течение которого её распахивают, удобряют и содержат в чистом от сорняков состоянии.
***** Перестрел - дометрическая мера длины, расстояние, примерно равное полёту стрелы (~ 60—70 м).
Игла в стоге сена
С первыми лучами Ока на Задворки из леса выехали два всадника. Кони их еле плелись, повесив головы, да и седоки выглядели не многим лучше: глаза у обоих слипались от усталости, а одежды покрывала дорожная пыль. Возле криницы они остановились, чтобы напоить коней. Младший спешился и начал общим ведром наполнять водопойную колоду.
— От, не было печали: припёрлися из лесу, и сразу им воды подай. А кому другому — жди, покудова не посинеешь, — возмутилась одна из толпившихся у колодца тёток. — В очередь ставать надо, а не лезть дуром!
— Да ладно тебе, Дивовна, не шуми, — тут же подала голос её соседка. — Парнишка, вишь, и так еле на ногах держится, куда ему в очередь.
— По ночам спать надобно, а не у Бодуна ошиваться, тогда и ноги держать будут, — не унималась вредная тётка. — А энтот чего расселся? Молодого, значит, запряг, а сам с седла поглядывает? Слышь ты, крендель!
— Окстись, — тут же влезла щуплая старушечка с козой на верёвке, — У няго, вишь, с рукой чойто, хворый он…
— Иди сюда, почтенная, напои свою козу, — позвал парень с ведром.
Старушка, стоявшая в самом конце длинной вереницы тёток, аж прослезилась.
— Ах, сыночек… Храни тя Маэль.
Но стоило ей двинуться с места, какая-то могучая бабища ухватила её за шушпан*.
— Куды? Она только пришла, а я туточки с самой зорьки торчу!
Всадник, так и не покинувший седла, повернулся в сторону разгорающейся склоки, погладил рукоять плети и рявкнул резко, тоном человека, привыкшего к послушанию окружающих:
— Цыц, дуры!
Робкие испугались, наглые оторопели, и на миг даже повисла тишина, сквозь которую стал слышен шум с конного торга. Всадник кинул быстрый взгляд поверх голов и спросил у ближайшей тётки:
— Что у вас там?
— Торгують, — ответила та.
Всадник поморщился недовольно.
— Да нет же, я не про торг. Что за подворья? Кто хозяева?
Тётка задумалась, глупо моргая глазами, но стоявшая рядом юркая молодица с двумя вёдрами на коромысле тут же встряла из-за её плеча:
— То Задворный посад, а по простому — Задки**. А уж кто там хозявствует, думай сам, красавчик.
Вокруг засмеялись и зашушукались, с интересом ожидая, чем ответит пришлый молодец. Тот хитро улыбнулся, достал из кошеля медную монетку и, метко запустив ею молодке в ведро, заявил:
— А ну, подходи ближе! Какая будет отвечать складно и занятно, не с пустым ведром домой пойдет.
Чужака мигом обступили плотным кольцом.
— Спрашивай, коли не шутишь! — слышалось со всех сторон.
— Вон то что за домина с зелёными воротами?
— Старосты двор, торгового смотрителя.
— А чего ж у его хоромины теремок маловат, да и тот покосился?
— Дык каков большак, таковы и хоромы: тушу наел знатную, а судит-то криво!
— А вот там чейное подворье, с козьей башкой на воротах?
— Прокла Дерюжки, — бодро откликнулись из толпы. — Он у нас мужик ушлый, свою выгоду понимает: башка козья на проулке, зато вымя во дворе.
— И много у этого хитреца коз?
— Да одна, та самая, что на воротах. Уж три круга, как издохла.
— А что за двор с колесом над калиткой?
— То Глузда Колёсника подворье. Он у нас мастер знатный: одно колесо починит, да два поломает.
— А на синих воротах что за драная кошка изображена?
— Да ты, сударь, никак, глазами слаб? То не кошка, а горностай! Так лекаря нашего кличут.
— И что, хороший лекарь-то?
— Да как тут враз обскажешь? Ума-то у него палата, да ключ, вишь, потерян.
— А звать вашего лекаря как?
— У него имя не нашинское, такое, что без полгуся*** не упомнишь.
— Как же его хозяйка обходится?
— А она у него сама тоже пришлая, и вообще, оборотница!
— Ведьма!
— И глазищи у ней бесстыжие, белозорые!..
Пока Благослав забавлялся злыми шуточками языкатых задворных тёток, Идрис терпеливо работал. Напоив своего коня и козу старушки, он снова наполнил колоду для мальчонки с пятью козами, налил воды в кувшин тихой пожилой тётке из полян, потом — в вёдра девушкам, наряженным по-тормальски. В благодарность каждая украсила рукав его чекменя косицей из разноцветных нитей. После к колоде подошла молодая женщина в простенькой кичке и сером запоне. На коромысле у неё висели два непомерно больших ведра. Настороженно косясь в сторону Благославова сборища, она принялась торопливо набирать из криницы воду собственным ковшом.
— Не спеши, уважаемая, — с почтительным поклоном сказал ей Идрис, — дай воде подняться, а мути — осесть.
— Мне ждать несподручно, — хмуро ответила молодка, — успеть бы раньше, чем те сороки налетят. Муть-то и дома отцежу…
Идрис не стал спорить. Он помог тётке наполнить её огромные вёдра, а потом спросил:
— Где тот, кто понесёт для тебя воду?
— Сама справлюсь. У меня слуг нема: муж в лесу, а на подворье один старый дед, что от ветхости уж о собственные ноги запинается.
— Плох дом, где женщине приходится работать хуже осла, — серьёзно заметил Идрис, взял у тётки коромысло и с трудом поднял себе на плечи. — Показывай, куда нести, уважаемая.
Тётка пару мгновений смотрела на него изумлённо и недоверчиво, а потом, сообразив, что это не обман и не шутка, всплеснула руками:
— Идём скорее! Тебе ж тяжело!
Узнав всё, что хотел, Благослав обернулся — и не увидел Идриса возле криницы. Покрутив немного головой, княжич обнаружил свою пропажу в проулке посреди Задворного посада: амираэн тащил коромысло с полными вёдрами, его конь послушно плёлся следом за хозяином, а какая-то тётка, видимо, хозяйка вёдер, шла рядом и без устали что-то лопотала. «Во даёт, шельмец, — подумал Благослав. — Стоило отвернуться — уже бабу подцепил, и девки его всего обережками увешали. Ну и кто говорил, что кравотынцам что-то там вера запрещает?»
Он кинул тёткам горсть медяшек, подхлестнул усталого коня и поехал догонять своего попутчика. А тот уже добрался
