лагерей. Он проявил себя как опытный специалист в деле заведования провиантом: начальники, писари, организаторы и контролёры труда, переводчики, охрана, надзиратели, кладовщик продуктового склада, кухарки и возчики питались весьма прилично. В лагере содержалось «неродственное» и политически неблагонадёжное местное население. В течение первого полугода карельской свободы оно сократилось на двадцать четыре процента – об этом говорят скрупулёзные и абсолютно достоверные подсчёты сытого лагерного секретаря[65].
По зову дядюшки Анна Канерва приехала в «освобождённую» Карелию, чтобы служить в отделе просвещения – заниматься с детьми. Была организована народная школа, туда записывали «родственных» – карельских, вепсских, финских детей, чтобы учить их «национальному», то есть финскому языку.
Анна привезла чемодан грифельных досочек и мелков. Дети сидели на табуретках и выводили латинские буквы. Анна русского практически не знала – так, несколько слов и фраз, почерпнутых из общения с дедушкиными Босовыми, старшей подругой Милочкой. Она говорила с детьми по-фински, «погружала» в язык. Получалось неплохо.
– Дети, в нашем языке восемь гласных, все они могут быть краткими и долгими: «а» и «аа!», «о» и «оо!»
Её внимание привлёк семилетний Васька – рыженький, худенький, очень старательный. Он лучше всех пропевал долгие «наши» гласные. Староста деревни, назначенный новой властью, сказал Анне, что Васька – русский, его родню вместе со всеми «иноплемёнными» переместили «на ту сторону ручья» и приходит он в финскую школу, не имея на то оснований. «Вяра, вяра[66] он, фальшивый, неправильный. Его бабка в нашу школу отправила, она слепая, выжила из ума. Вы поинтересуйтесь, где его родители. На передовой, в нас стреляют. Энкаведе они истребительные, а Васька – фальшивый, диверсант». Анна ответила, что у детей нет национальности и Васька будет учится со всеми.
Староста удивился – подумал, что это новый какой-то указ: вычёркивать детям национальность. Он немного говорил по-фински, но думал по-русски и мысленно называл Анну «финской сучкой». Насчёт Васьки приткнулся – кроме проницательного взгляда и строгого голоса «сучки» на него производил впечатление ремень с кобурой и подсумком: «Лахтипистоли[67] у сучки, лучше к ней не подходить!» Но пистолет Анны хранился в шкафу, в стопке белья, в кобуре и подсумке были слипшиеся, завёрнутые в «Свободную Карелию» леденцы.
– Фальшивых детей не бывает, понял, старик?
В Аннином чемодане вместе с досками и мелками приехал носатый Полишинель, приобретённый Пяйве в Париже. Он совершенно запутался в нитках. После уроков Васька, онемев от восторга, вместе с Анной распутал его и повёл. Полишинель был в красном костюме, умел заворачиваться в чёрный плащ, поднимал голову к луне и заламывал руки. Он был ростом почти с Ваську. Анна надела Полишинелю Васину кепку, набросила на деревянные плечи его пиджачок, получился сельский мальчишка – издали не отличишь!
Анна попробовала учить Ваську французскому. Тот, совершенно перевоплотившись в Полишинеля, повторял с острым парижским акцентом: «Je m’appelle Polichinelle!»[68] Анна подарила ему марионетку.
Арви взял небольшой отпуск, приехал к племяннице, похвалил, что «выполняет гражданский долг». Староста сообщил господину офицеру, что не только Васька в школе рюсся – полкласса не пойми кто. Арви пришёл в школу во время урока. Дети протягивали гласную: «Суоми он котима-амме»[69]. Все они были похожи на маленьких финнов. Арви умилился и ничего не сказал.
Дети доверяли финской учительнице, можно сказать, любили её – за улыбки, внимание, конфеты. При этом панически боялись Анниного дядюшку, офицера Тролле: вздрагивали, съёживались, когда со скрипом открывалась дверь и он просовывал в класс своё лицо с мутными, недобрыми глазами. Но ещё больший ужас у школьников вызывало появление финского священника отца Пробуса, который пришёл в Восточную Карелию, чтобы обратить в веру Христову советских язычников.
«Это будет последний Северный крестовый поход!» – думал отец Пробус. Он был очень воодушевлён. «Язычник, пусти в своё сердце Господа, и мы дадим тебе достойную прибавку к пайку!» Отец Пробус и его сподвижники пригнали в поганые земли грузовики с крестиками, свечками и Священным писанием. Отняли у Васьки «Сказку о военной тайне, мальчише Кибальчише и его твёрдом слове» с отличными картинками и всунули в руки пустую Библию.
В один прекрасный день всех деревенских собрали в клубе, который был когда-то устроен в здании зимней церкви, и стали крестить в лютеранскую веру. Поблёскивая круглыми очками, отец Пробус бормотал на своём языке, делал судорожные движения шеей и бритым подбородком – видимо, ему жал воротник. Арви и Анна присутствовали на торжественном мероприятии.
Детям было холодно и скучно, они совершенно не понимали, зачем их здесь держат, чего от них хотят. Ещё прошел слух, что будут менять имена, это пугало. Коля станет Калеви, Илюха каким-то Элиасом. Ваське всё надоело, он тихо покрался к выходу. Офицер Тролле хотел остановить преступление, схватить Ваську за шиворот и всё-таки засунуть в лоно церкви, но Анна шепнула ему, чтобы не трогал мальчика: «Он имеет право на выбор!»
После крещения дядюшка обозвал племянницу дурочкой: «Нет у них права. Пусть делают, что им говорят».
Лютеранство не приживалось в Восточной Карелии. «Язычники» просили оставить их в покое либо дать хотя бы православных батюшек – все взрослые при рождении были крещены солидными бородатыми попами. Пораскинув мозгами, фельдмаршал временно запретил перекрещивать православных на оккупированной территории[70]. «Да, да! – соглашался Арви, – вера это штука тонкая, на всё нужно время, нельзя сразу выдирать исторические корни. Как прав Маннергейм, великий наш полководец и гуманист!» Обернувшаяся мухой Суоми звенела в левом ухе, хихикала, взвизгивала, дразнила Тролле, очерняла фельдмаршала, называла палачом, алкоголиком и нацистской гнидой. Офицер отгонял её мухобойкой, сооружённой из прибитой к палке резиновой чёрной подошвы: «Убирайся, неблагодарная! Маннергейм любит и спасает нашу страну, строит Великую Финляндию. Сразу видно, что тебя рисовали с рюсся!»
* * *
Йозеф поправился. Наступление было приостановлено. Финская армия помогала немцам держать с севера блокаду Ленинграда. Зимой у Чудика и Зюзьги умерли от голода все родные. Сами они сражались на Ленинградском фронте. Финны застыли в позиционной войне.
Руна пятая
Суоми покидает Арви
Уже в июле 1941 года финны вернули Райволу. Арви «освобождал» Ладожскую Карелию и находился далеко от тех мест, где жила невеста, у него не было возможности самому её искать. Он пустил в ход деньги и связи, но ничего не помогало, никто не мог дать ему информацию о том, куда подевались Лийса и её отец. На все запросы офицеру Тролле отвечали, что, когда финские войска заняли посёлок, дом был нараспашку, кто там жил в течение последнего года – старые хозяева или кто-то
