Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
Теперь я могу уже открыться. Я вовсе не дровосек, а самурай на службе у первейшего военачальника Японии Райко из фамилии Минамото. Мое имя Усуи Садамицу. А что брожу я так по Японии в переодетом виде, так вот почему. Светлейший Райко приказал мне отыскать такого вот, вроде него, малого, чтобы в будущем из него мог выйти воин. Если ты хочешь, чтобы из твоего мальчугана вышел самурай, то этот случай как раз на руку. Я сейчас же уведу и устрою его на службу у Райко. Что скажешь на это? Согласна, что ли?
Ямауба несказанно обрадовалась такому предложению.
– Пожалуйста, пожалуйста! Очень прошу даже, – отвечала она.
Кинтаро, который тут же слушал все, тоже был очень рад и доволен.
– Вот счастье! Вот радость! – говорил он. – Сейчас же отправляюсь я с дяденькой и стану молодцом-самураем.
Он прыгал и скакал от радости. Так на этом и порешено было. Но вот пришло время отправляться в путь-дорогу. О матери уж, конечно, и говорить нечего, но и медведь, и олень, и обезьяна, и заяц – все верные сподвижники Кинтаро – загрустили. Всем тяжело было расставаться с ним. Они пошли провожать его до самого подножия Асигараямы.
– Счастливого пути, Кинтаро. Скатертью дорога! – прощались они с ним.
Вытянув головы, забравшись на деревья, долго-долго еще глядели они вслед ему. И горькие слезы лились из глаз их. Они плакали навзрыд.
А дровосек Садамицу был радехонек, что ему посчастливилось найти в Асигараяме будущего самурая. Ведя ребенка, он направил путь свой прямо в Киото, столицу Японии. Долго ли, коротко ли, но вот пришли они в столицу. Садамицу представил Кинтаро своему господину Райко и рассказал все как было.
Райко остался очень доволен, сейчас же принял Кинтаро в число своих самураев и одарил его разными дарами.
Саката Кинтоки, один из четырех самураев Райко, принимавший впоследствии участие в уничтожении чертей на Оэяма и в покорении диких варваров, обитавших в Идзумо, и есть не кто иной, как этот самый Кинтаро[124].
Хибарияма
В те далекие времена, когда столица Японии была еще в Нара[125], жил-был себе знатный министр, удайдзин[126], Фудзивара по фамилии, а именем Тоёнари. Его супруга, Мурасаки, была добрая и хорошая госпожа. Все бы хорошо, да не благословила их судьба детьми, и супруги постоянно тосковали об этом. Потолковав однажды между собой, собрались они и, совершив в посте и молитве поклонение богине Каннон в Хасэ[127], вознесли ей горячие моления свои о ниспослании им ребенка. От души была молитва их, и вняла ей богиня. И зачала Мурасаки, и появилась на свет у нее дочь. Возликовали супруги и нарекли ей имя Хасэ-химэ[128], ибо богиней Каннон в Хасэ ниспослана она была им; и стали растить ее, оберегая, как бабочку, холя, как цветок. Эта-то самая Хасэ-химэ пожалована была впоследствии в награду за свой дар слагать песни званием тюдзё[129] и стала с тех пор известна под именем Тюдзё-химэ. А если рассказать по порядку, так было это так.
Вскоре после рождения дочери Мурасаки занемогла, и чем дальше, тем хуже да хуже становилось ей.
И лечили ее, и ухаживали за ней.
Выбивался из сил врач, меняли лекарство на лекарство, а все не помогало. Не в руках людских земная жизнь эта, и, как солнце вечерней порой, закатилась она, закатилась навсегда для Мурасаки.
В то время Хасэ-химэ едва-едва исполнилось три года, и не успел ребенок еще отличать, где восток, где запад. Призвала ее перед смертью своей мать, привлекла к изголовью и, гладя любовно головку, заговорила, внушая ей:
– Хасэ-химэ, дочь моя! Не поправиться мне, не подняться уже больше. Передо мною смерть моя. Но хоть и умру я, хоть не будет меня на свете этом, будь кроткой, послушною, доброй такою расти! Не серди нянек и мамок твоих, не затрудняй, не обременяй тех, кто ходит за тобою, кто подле тебя. А еще!.. Если введет вместо меня отец в дом другую мать для тебя, считай ее, эту другую, как за родную мать твою и люби и почитай ее не меньше, чем отца твоего. А когда вырастешь, когда станешь большою, с почтительностью и искренностью служи старшим, жалость и милосердие проявляй к тем, кто ниже тебя. И так держи себя, так поступай всегда, чтобы не пали на тебя ненависть и злоба людская. И будешь тогда ты примером и образцом прекрасной, совершенной женщины.
Безмолвно, не шевелясь, чинно сложив на коленях руки, внимала словам матери Хасэ-химэ, крепко запечатлелось все в душе малого ребенка. И навсегда врезались в сердце Хасэ-химэ предсмертные слова матери. А время шло. И росла да росла Хасэ-химэ и стала девушкой; сердечной, приветливой, умной, хорошей девушкой выросла она.
За это время отец ее, Тоёнари, во второй раз ввел супругу в дом свой. Тэруё называлась она. Злого и дурного характера была новая госпожа, как есть полная противоположность Хасэ-химэ. Но по отношению к Хасэ-химэ приходилась она вместо матери, и девушка отнеслась к ней со всей сердечностью, выказывая ей величайшую почтительность и любовь, как завещала ей Мурасаки. Несмотря на это, Тэруё, потому ли что это был не ее собственный ребенок, видела в ней как бы помеху себе и решительно ничуточки не проявляла нежности и ласки к ней.
Случилось однажды Хасэ-химэ и Тэруё быть во дворце микадо. В это время как раз во дворце был пир по случаю смотрения цветов, и для услаждения микадо двое должны были играть на инструментах перед повешенной циновкой, закрывавшей от взоров божественный лик. Хасэ-химэ пришла очередь играть на кото, а Тэруё – на сё[130]. Хасэ-химэ от природы была способна и понятлива и, выучившись раз чему-нибудь, уже не забывала этого. Она отлично сыграла свою партию на кото и удостоилась получить разные дары в награду за свою игру.
Тэруё же никакими талантами и способностями не обладала. Она не умела играть как следует на сё и не знала, как ей тут быть. Кончилось тем, что вместо нее сыграл ее партию кто-то другой. Но она, конечно, была в очень неловком положении. Она, взрослая женщина, и должна была уступить пальму первенства Хасэ-химэ, еще совсем ребенку. От стыда она не знала просто, куда и деваться.
Не задумываясь вовсе над тем, что сама же виновата во всем этом, она считала, что все зло в одной только Хасэ-химэ, и с этих пор стала по отношению к ней еще злее, еще более возненавидела ее. Вдобавок к этому она до безумия любила своего собственного ребенка, мальчугана Ходзюмару. Она решила, что если бы Хасэ-химе не было совсем, то отец, Тоёнари, вероятно, перенес бы всю свою любовь на Ходзюмару, и вот, чтобы Хасэ-химэ не была помехой этому, она замыслила страшное дело – извести ее, изжить с бела света совсем. Она приказала вхожему к ним в дом врачу приготовить отравленное вино. Налив его в особую от обыкновенного вина фляжку, она сделала значок на горлышке фляжки и, захватив вино с собой, отправилась к Хасэ-химэ, беззаботно и весело игравшей с Ходзюмару.
– Вот это хорошо! – сказал она. – Вы оба играете так скромно, так благонравно, что в награду за это я угощу вас, пожалуй, вкусным винцом. – И, налив по полной чашечке каждому из особой бутылки, она подала
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
