— Каждый раз, когда мы будем идти к чайнику, мы теперь будем идти на Восток! — провозгласила Наташа. Вскочила, и сделала несколько осторожных шагов по красной линии. — И обратное тоже верно. Восток и есть кипящий чайник. И зелёный чай.
Яно следит за движением её ног, поправляя очки, и каким-то образом Ислам угадывает, что эти двое только-только из постели. Его самого Наташа утаскивала туда же вечером, когда Яно превращается во вздымающуюся от дыхания кочку. Спит он крепко, и двое друзей стараются не шуметь.
Она хороша. Очень хороша. Умеет доставить удовольствие и любит его получать. Добывает его для себя с такой страстью, словно золотодобытчик, пробирающийся с киркой наперевес к золотой жиле. И нервный, пульсирующий стук кирки ещё долго отдаётся у Ислама в висках. Совершенно вымотанный, Ислам утыкается ей в ложбинку на шее, жадно вдыхает аромат кожи.
— У меня был парень, — говорит она. — Всего один. Но спасибо за комплемент.
На языке нотка желчи, и Ислам стыдится её, тем не менее спрашивает:
— Это Слава?
— Слава? Нет. Не хочу иметь ничего общего с этим нервным типом. Я имею в виду настолько общего. Андрей на семь лет старше меня, преподавал в моём первом университете историю, и я, несмышлёная первокурсница, дожидалась его возле входа вечерами, — Ислам видит на губах ностальгическую улыбку. — Мы одно большое клише.
— Почему же расстались?
Наташа откидывается на подушку, разглядывает потолок, нос её на фоне сонно светящегося монитора напоминает чем-то пик в горной гряде. В голосе похожая на заболоченное озеро задумчивость.
— Не знаю. Он слишком сильно ко мне привязался. Стал выделять среди других на лекциях. Не знаю. Но когда я пропала из его жизни — просто перевелась на другой поток к другому преподу — он не стал за мной бегать. Виделись пару раз в коридоре, кивали друг другу и только. С одной стороны, это довольно обидно.
— Может, он тебя любил, а ты его обидела?
Ислам чувствует тычок под рёбра.
— Давай без соплей, Хасанов?
— Хорошо. Зачем драться-то?
— Потому что ты глупости всякие говоришь. Как может человек любить женщину, если он не попытался её вернуть?
— Гордый, — ведёт плечами Ислам. Откидывает одеяло на груди: жарко, и струйки пота щекочут кожу.
Молчат, и в это молчание робко начинают вкрадываться звуки из коридора: шарканье мокрых шлёпанцев, хлопанье дверей, вот кто-то роняет мокрое полотенце и чертыхается.
Хасанов чувствует на шее тёплое дыхание.
— Третья неделя.
Почему-то мерещится, что всем тем людям за дверью есть дело до них троих. Он спрашивает:
— Тебе не страшно?
«Мне — временами очень», — заканчивает в голове Ислам, но вслух больше ничего не произносит.
Когда он вспоминает, с чего они начинали, и сопоставляет это с конечной пока что точкой, с тем, где они находятся вот прямо сейчас, страх обжигает внутренности, превращает кишки и почки в смердящие гарью и ноющие наполнители для брюшной полости. Страх ощущаем физически, и Ислам греет руками живот, стараясь, чтобы эмоции не отразились на лице. Заставляет губы замереть в мучительной улыбке.
— Я стараюсь об этом не думать, — говорит она. — Задумаешься, и сразу всё начнёт разваливаться. А между тем те две недели — лучшие в моей жизни.
— Правда?
— Клянусь. Я ещё никогда не была такой счастливой. А ты?
— Наверное. Может быть. Знаешь, если всё это так дорого теперь нам троим, мы должны попытаться это сохранить. Я должен это сохранить.
— Конечно, должен, — грубым голосом говорит Наталья, разрушая всю грустную торжественность момента. — Ты же мужик.
Яно возится в своём уютном колодце сна, и тихий смех там наверняка обращается лёгким колыханием воды, чтобы взбить ему волосы и устремиться наверх стайкой пузырьков. Наташа засыпает, Ислам с нежностью смотрит поверх глянцевой глади её волос туда, где спит брат.
Зимними ночами можно было наблюдать, как на подоконник налипал снег, и в сонном воображении возникали ландшафты Лапландии. На заднем плане ветви, как будто силуэты гор, и сквозь них квадратики окон, похожие на крупные, спелые звёзды, жёлтые, а иногда тёпло-синие или зелёные. Ислам лежал, спустив с груди одеяло, и разглядывал всё это, пока сон подкрадывался хитро сзади.
Яно говорил, что видит море. Его кровать располагается куда ближе к окну и чуть правее, и он тоже смотрел, откинувшись на подушку или устроив голову на сгибе локтя. Ислам видел тонкие губы, нос, острый и тоже тонкий, как будто его сложили из бумаги. Как медленно наплывали на глаза веки, вот, вроде уснул, от ресниц ползут тонкие тени на лицо, и как вдруг возвращались обратно, повинуясь какой-то яркой мысли. Или какому-то изменению в мире за окном.
— Я вижу дождь на море, — говорил Яно. Часы считают первый час ночи, но они ещё лежат и разговаривают. То особенный разговор, какой бывает между братьями, когда они ещё живут в отцовском доме. Может быть, ходят в школу, а может, ещё в садик. Разговор без какой-то темы, во время которого запросто можно заснуть, и собеседник не будет на тебя в обиде. Хасанову приятно думать, что у него появился брат. Он спрашивал об этом Яно, и тот сказал, что ему тоже приятно. — Без очков всё расплывается, я вижу море, в которое падает дождь. Когда у тебя плохое зрение, есть особенные преимущества. С хорошим зрением ты моря не увидишь. А оно того стоит. Представляешь, кипит от дождя, но звука нет. Только картинка. Окна — это блики на нём, машины, вон там, на дороге, тебе не видно, — движения рыб в глубине. На его берегу я всегда засыпаю. Там должно быть холодно, и часто я радуюсь, что на самом деле здесь, в постели, а не там, на мокрых камнях. А иногда огорчаюсь. Хочется замёрзнуть. Сидеть там, укутавшись в мокрое одеяло, и чувствовать, как по пальцам на ногах барабанят капли дождя…
— Наверное, Северный Ледовитый.
Веки опускаются и минут пять плавают на грани сна. Ислам думает, что он заснул, но ресницы снова начинают подъём.
— Может быть, — отвечает Яно.
— А луна? — спрашивает Хасанов, поддавшись внезапному приступу меланхолии. — Луна есть?
— Там облачно, над морем, — серьёзно говорит Яно. — Но луна иногда есть. Когда дует сильный ветер, она показывается из-за туч. А потом её накрывает новой… Она очень белая. Очень пронзительная. Холодная, но я всегда радуюсь, когда вижу её.
Молчат. Яно лежит, погрузив тёмные глаза в мир за окном, а в подушку и в лоб иногда вонзаются белые стрелы. Наверное, это и есть его луна, проглядывающая, когда грозовые тучи относит шквальным ветром. Может, проезжает какая-нибудь большая машина, блеснув дальним светом в окно. Или выглядывает из-за дерева фонарь…
В ночи, когда Наташа и Ислам засыпали вместе, он шёпотом рассказывал ей про дождь над океаном.
Яник редко выходит теперь наружу, Наташа тоже. Но для последней каждый выход в свет сопряжён со значительным риском при возвращении.
