– Ты такая умница. Семья тебе признательна.
– Ты и сам бы до этого докопался. Просто потерял бы больше времени.
– Заслуга твоя. Я не понимаю только, почему Мими Скалиа объявил войну дону Персико, который считает его своим другом.
Нэнси подумала, что она-то знает причину. Она помнила, как несколько лет назад позвонила Хосе, чтобы заступиться за отца Альфредо, и дон Мими получил из Нью-Йорка приказ, который тут же исполнил, но, видно, обида застряла в нем, как заноза. При первом же случае он по-своему отыгрался, объединившись, вероятно, с соперничающей семьей. Она сказала об этом Шону.
– Возможно, – решил он, – но когда поводов нет, их находят. Стимул всегда один и тот же – деньги или власть. Все остальное – столь дорогие тебе тысячелетние наслоения культуры, – отплатил он ей за проповедь.
На следующий день Микеле Санса был найден мертвым у дверей особняка дона Мими Скалиа, а Вито Витанца убит в собственной постели. Он перешел из сна прямо в небытие. Убийца оказался милосерден. Сам дон Мими бесследно исчез.
Глава 6
– Вито я крестил, еще ребенком взял к себе в дом. Он сиротой остался, ни отца, ни матери. Растил его как собственного сына.
Слезы блестели на глазах дона Антонио Персико, на лице застыло выражение глубокой скорби. Дом старика одновременно посетили предательство и смерть. Дон Антонио замолчал, помешивая кофе в чашечке тончайшего фарфора серебряной ложечкой, совершенно незаметной в его огромной руке. Слезы катились по щекам синьора Персико. Он с облегчением, словно лекарство, выпил кофе и откинулся на жесткую спинку старинного диванчика, обитого красным бархатом.
Шон сидел напротив дона Антонио в таком же бархатном кресле, с серьезным видом слушал старика и думал о Нэнси.
– Вито был мне как сын, – повторил Антонио. – Я ему пока доверил торговлю маслинами, чтобы он пригляделся к делу. Но потом я собирался объявить парня своим наследником. Я доверял Вито безгранично! Видел бы ты, с каким мужественным спокойствием сознался он в предательстве!
И старик добавил, сопровождая свои слова несколько театральными жестами:
– Собственными ушами слышал я его признание! Собственными глазами видел я, как он каялся! Но скажи, ирландец, что я мог сделать?
– Одну-единственную вещь, – ответил Шон, – и вы ее сделали.
– А ведь он был мне сыном, – вновь произнес дон Антонио, вытирая слезы огромным белым носовым платком.
Потом старик трубно высморкался и вроде бы успокоился.
Шон кивал головой, стараясь придать своему лицу выражение внимательного сочувствия. Он никак не мог привыкнуть к сицилийцам: они легко переходили от слез к смеху, и в радости и в горе подчиняясь собственным неукротимым эмоциям.
В эти полуденные часы горячее сентябрьское солнце безжалостно опаляло дома и пересохшие поля. Ослепительные лучи пробивались сквозь жалюзи в гостиной, от них не спасали белые кружевные шторы, и на ковре причудливо переплетались свет и тени. Дон Антонио дал волю чувствам, а Шон с необыкновенной любовью и нежностью думал о Нэнси.
Старик поставил чашечку на стеклянный столик, покрытый кружевной салфеткой, и торжественно произнес:
– Мими Скалиа мне за это заплатит!
– Лучше поскорей уладить дело! – посоветовал ирландец.
– Немедленно! – отозвался дон Антонио, в негодовании сжав кулаки.
– Но сначала надо его найти, – спокойно заметил Шон, наполняя стакан водой со льдом из графина.
Сицилиец налил себе еще чашечку кофе из неаполитанской кофеварки и произнес:
– Считай, он уже у нас в руках.
Шон удивился, как быстро сменилась равнодушным спокойствием глубокая скорбь дона Антонио. Ни в голосе его, ни во взгляде не осталось и тени волнения.
– А я думал, Мими сбежал, – сказал ирландец.
– На какое-то время он скрылся. Но сегодня утром, когда ты ушел, я послал человека для переговоров со Скалиа.
– Для каких переговоров?
– Он готов встретиться на нейтральной территории, предлагает большую компенсацию за нанесенный ущерб. Говорит, что раскаялся и готов искупить свою вину.
– А что просит взамен?
– Жизнь… – Антонио Персико взглянул на Шона, и холодная улыбка появилась на губах сицилийца.
– Ты ему веришь? – спросил ирландец, раздумывая, как бы поступил в такой ситуации Фрэнк Лателла.
– Лжет, мерзавец, – без колебаний ответил Персико.
– И что будем делать?
– Встретимся с ним!
– Для переговоров?
– Вытянем из Скалиа все, что возможно, а потом навсегда закроем ему рот. Живой он опасен, ты с него глаз не спускай. Я-то его игру разгадал. Он Фрэнку враг, врагом и останется. И кто знает почему… – добавил старик.
Осторожно постучали в дверь.
– Кто там? – спросил дон Антонио.
В комнату заглянула служанка и доложила о приходе гостя:
– К вам господин сержант полиции. Сицилиец обменялся взглядом с Шоном и распорядился:
– Пусть войдет. – С неожиданной быстротой старик поднялся из кресла и бросился навстречу визитеру, протягивая руку.
– Я пришел выразить соболезнования, – начал сержант полиции.
Высокий крепкий мужчина с шапкой седых волос, крупным носом и приветливым взглядом голубых глаз, сержант Марио Коломбо напоминал сельского священника. Он родился в Ломбардии, но уже много лет жил и работал на Сицилии. Сержанту оставалось совсем немного до пенсии, он рассчитывал провести остаток дней спокойно, рядом с женой (детей им бог не дал), здесь, на берегу чудесного моря, среди этих таинственных и непонятных людей, которых он полюбил.
– Горе, такое горе! – скорбно вздохнул дон Антонио и предложил гостю сесть. – Завари сержанту кофе покрепче! – приказал хозяин служанке.
– Извините за мое вторжение в такой момент, дон Антонио! – сказал полицейский, усаживаясь рядом со стариком на диванчик.
– Вы знакомы – синьор Мак-Лири, мой американский покупатель, – представил Шона дон Антонио.
– В таком маленьком городке, как наш, ни один иностранец не останется незамеченным, – улыбнулся сержант, разводя руками.
– Так в чем же дело? – спросил Персико, делая вид, будто бы не понимает, зачем пришел полицейский.
– Момент, конечно, неподходящий, но ведь убили двоих. А бедный Вито был не чужим в вашей семье.
Дон Антонио понимающе кивнул головой. Он знал: сержант имел право вызвать его в свой кабинет и оценил деликатность полицейского, который прекрасно понимал, что его сегодняшний визит совершенно бессмыслен.
