Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
Михаилу Аркадьевичу хватило секунды, чтобы определить благодушие, пропитавшее физиономии его чиновников. Никто из них не горел желанием заниматься розысками. В душе Эфенбах целиком и полностью разделял такой настрой. Но полицейская служба стоит на незыблемом правиле: раз дело вынуто из шкафа и на него обращено внимание, тем более чужого человека, просто так, без последствий оно не может вернуться в любимую пыль. К тому же Михаил Аркадьевич не мог совсем исключить вероятность, что Ванзаров не так прост, как кажется: а что, если петербургский друг из Департамента прислал не новичка, а умного ревизора, который вынюхивает, как обстоят дела в московском сыске? А маска честного простака – только маска?
– Это что такое, господа мои раздражайшие? – сказал Эфенбах, строго постучав по папкам указующим пальцем. – Это как же нам понимать разрешите?
– Так ведь, Михаил Аркадьевич… – начал было Лелюхин. Но не был дослушан.
– Не «так ведь» мне тут сейчас! И не «Михаил Аркадьевич», знаете ли! Изумительно обленились! Почему дела не закрыты?!
Лелюхин принял самую почтительную позу.
– Разрешите доложить, господин начальник?
– Ну конечно, доложи же, Василий Яковлевич, – сразу смягчился Эфенбах.
– Все пострадавшие – городовые, – ответил Лелюхин, делая ударения на третьем «о». – Изволили разъехаться. Кто в Нижний, кто в Казань, а кто в Киев. Показания с них сняты. Краденое разыскать не представляется возможным. Да с них и не убудет: богатые купцы. Московский налог, так сказать…
Кирьяков и Актаев улыбнулись тонкой шутке, понятной между своими.
Эфенбах машинально кивнул, соглашаясь, но тут же дернул подбородком.
– И что с того, что они городовые? – возмущенно сказал он, правильно произнося московское словцо, означавшее всех приезжих. – Дела должны быть расследованы и закрыты как полагается. А не отговорки эти ваши! Я вас научу, с какого угла кулебяку заворачивать…
И Михаил Аркадьевич принялся «бушевать». Чиновники взирали на его молнии с добродушным пониманием, давно привыкнув, что начальник обходился с русским языком, особенно с пословицами, как ему вздумается. Да и вообще «бушевал» он довольно артистично и ярко.
– Это до какого же бездельства мы дошли? Кто дела будет расследовать? Пушкин?! Кстати, а где Алексей? – тут только Эфенбах заметил, что в рядах чиновников есть пробел. – Где Пушкин?! Это который час его нет?!
– Спит, наверно, – ответил Кирьяков. – Он личность неторопливая.
– Незамедленно сюда! – закричал Эфенбах вполне грозно и немного страшно.
– Ванечка, а ну-ка, поищи пропажу, – сказал Лелюхин, легонько толкнув молодого.
Уговаривать не пришлось. Актаев, самый молодой чиновник, побежал на первый этаж полицейского дома.
2
Тройка так резво вывернула из-за поворота, что пассажиры, накрытые меховой накидкой, имели все шансы вылететь в сугроб. Но остались целы и невредимы. Мастерство извозчика, называемого в обеих столицах лихачом, стоило недешево. Как и холеные лошади, с бубенцами, запряженные в ладные сани. Лихач на всем скаку взял вожжи, тройка встала, подняв копытами бурю снега. Пассажиров бросило вперед, но накидка уберегла. В Гнездниковском переулке у дома обер-полицмейстера Москвы, куда прискакала тройка, было пусто. Если не считать городового, который топтался у входа. И старательно не замечал, кто это с утра пораньше подъехал с шиком.
Медвежья шкура укрывала парочку. Дама в соболиной шапочке и полушубке была в том возрасте, когда женщина должна удержать на лице красоту на все оставшиеся годы. Прикладывая для этого неимоверные усилия и пуды косметики. Судя по крупным брильянтовым серьгам, дама могла позволить себе бороться за красоту до победного конца. Она была богата и не стеснялась своего богатства. Рядом с ней кое-как умещался господин скромного вида. На нем было строгое пальто, правда хорошего английского сукна, и теплая шляпа. Он казался моложе спутницы, что было чистой правдой. Лицо его, гладко выбритое, если не считать аккуратно подстриженных усов, не имело ярких черт, какие запоминаются. Его локоть был схвачен капканом женских перчаток, в которых таились довольно сильные ручки. Дама крепко прижалась к мужскому плечу.
– Алексей, – сказал она томно-капризно. – Я не знаю, как прожить эти дни!
Городовой старательно рассматривал небо и крыши. Он прятал ухмылку, чего нельзя было не заметить.
– Ангелина, дорогая, всего лишь три недели, – ответил Алексей, стараясь мягко вырваться, что ему не удалось.
– Ах, какая глупость соблюдать эти традиции! – обиженно воскликнула дама. – Конец девятнадцатого века, а мы живем по заветам прадедов! Ну кто придумал, что в пост и на Святки нельзя венчаться?! Какая глупость!
Алексей мягко сорвал цепкие ручки и даже смог сдвинуться к краю саней.
– Прости, мне пора, дорогая.
Дама не собиралась отступать.
– Поцелуй меня, – прошептала она, подставляя сочные, яркие губы.
– Ангелина, здесь улица, люди. Это невозможно…
– Кому какое дело, – она тянулась к его губам. – Поцелуй меня.
Городовой чуть не давился смехом. Алексей напряженно отвел голову.
– Это неприлично, прости.
Губки, ждавшие поцелуя, скривились. Ангелина стукнула кулачком по его плечу.
– Фу, какой ты правильный. Ну, иди, иди на свою мерзкую службу, которая тебе дороже меня, – и она толчками выгнала его из саней. Что Пушкин принял с облегчением. Строго, как полагается, поклонился и торопливо пошел к входным дверям. Городовой отмашкой отдал честь.
– Здравьжелаю, вашбродь, – пробурчал он, стараясь не ухмыляться.
– Доброе утро, Востриков. Вот двоюродная сестра подвезла.
Городовой понимающе кивнул: двоюродная сестра – дело понятное. И вежливо открыл дверь.
Извозчик, молодой парень, холеный, как его лошади, обернулся к пассажирке.
– Куда прикажете, барыня?
Ангелина откинулась на спинку саней и сладко потянулась.
– Куда хочешь, милый. Туда, где весело.
– Изволите в «Славянский базар»? – тут же спросил извозчик.
– Ах, гони! Только чтобы с посвистом и сердце зашлось.
– Не извольте беспокоиться! Дело знаем, – извозчик шаловливо подмигнул даме, чем сильно ее позабавил.
Кони взяли резво, сани вихрем полетели по накатанному снегу под бубенчики и покрик возницы. Городовой неодобрительно глянул им вслед, да и только.
Дом обер-полицмейстера походил на слоеный пирог. Сам полицейский хозяин Москвы Власовский располагался на втором этаже, где находились его канцелярия, приемная, кабинет и частные покои. Под ним, на первом этаже, размещался адресный стол города, с множеством справочных столов, разумеется. Сыскная полиция ютилась на третьем этаже. Места у сыска было мало, кабинет Эфенбаха и приемное отделение умещались в трех комнатах.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
