Должен заметить, что пополнение — это еще далеко не армия. Наша мокрая и взъерошенная толпа даже не поделена, как положено, на десятки там или на сотни, а сама собой разбивается на корабельные гурты, то есть на произвольные и не равные по численности скопления волонтеров. В каждом гурте насчитывается столько солдат, сколько их соскочило с палубы того или иного транспортного корыта. Мы безоружными высаживаемся на сушу, а конники хуже того — безлошадными. Животных везут отдельно и в много лучших условиях, чем людей.
Правда, на берегу нас дожидается палаточный городок и весьма внушительная охрана. Шесть сотен сирийских наемников и четырнадцать сотен ликийских, возглавляемых командирами-македонцами, имеют задание доставить нас поначалу в Мараф, затем оттуда через Лариссу в Тапсак и, после переправы через Евфрат, в Месопотамскую Сирию к Курдистану. Месяца в три мы сумеем нагнать Александра, утверждают конвойные. Ну от силы — в четыре. Если, конечно, чего-нибудь не стрясется в дороге.
Как это всегда бывает среди большого количества собранных вместе незнакомых людей, новобранцы осматриваются, притираются, заводят приятелей. Не обходится и без ссор, тем паче что любители поживиться за чужой счет вокруг так и кишат. Чуть зазеваешься, корку хлеба выдернут из-под носа, не говоря уж о чем-либо поценней. День-другой, и даже пентюхи и раззявы приучаются подвешивать кошели между ног, а после каждого разговора с чужими ощупывать и мошну, и мошонку.
В действующей армии Александра каждому воину доподлинно ясно, что ему делать в любой момент суток, но здесь, в тысяче миль от строгого государева ока, вдали от свиста стрел и лязга мечей, о каком-либо порядке нет и речи. Мы пристраиваемся на ночлег, где получится, кормимся, когда повара вспоминают о нас, а чтобы не попасть впросак, держимся настороже и только за тех, в ком твердо уверены. Мою компанию кроме Луки составляют Терр, прозванный Тряпичником за тягу к яркой одежде, и коротышка Пейтон по кличке Блоха. Все мы ровесники, все родились и росли в Аполлонии, каждый знает каждого, как себя самого.
Верховодит у нас Лука, благо он слывет самым практичным и лучше других умеет справляться с трудностями, каких тут хватает. Начать с того, что, хотя первое жалованье нам обещали выплатить сразу по высадке в Триполи, я и за месяц пребывания в Азии не смог почему-то приметить блеска ни единой монетки, готовой упасть в наши тощие кошельки. Монетки посверкивают, лишь укатываясь от нас и прилипая к жирным ручищам живоглотов из кухонного шатра, взамен швыряющих нам нечто не очень-то схожее с человеческой пищей.
Лука первым смекнул, что нам не худо бы обрести покровителя, человека тертого и в чинах, и такой малый нашелся в лице знаменного полусотника Толмида, или попросту Толло. Этот коренастый крепыш с пребольшими усами и в диковинной шапке, с которой свисают кабаньи клыки, когда-то приятельствовал с отцом Луки, а теперь является младшим командиром отряда ликийской пехоты. Лука углядел его в очереди к отхожему месту и заорал:
— Эй, Толло! А что, тут поблизости и дерьма навалить больше негде?
Толло загоготал и подошел к нам.
— Ого, да никак это мои сопляки-земляки? Еще недавно в яйцах пищали, а нынче вон как вымахали, каждый торчит, что твой хрен над лужком.
Но если кто и торчит тут повыше других, так это сам Толло. Первым делом он забирает нас из вонючего лагеря новобранцев, отводит на прекрасно спланированную стоянку к своим ликийцам и там просвещает сопляков-земляков, отвечая на все их вопросы. Правда, не всегда так, как им хотелось бы.
— Толло, есть вероятность, что нам заплатят?
— Ага. Примерно такая, с какой из ваших задниц может посыпаться слоновая кость.
— А когда нас возьмут в строевые отряды?
— Когда рассчитаетесь с командирами, которые вас доставят на место.
— А как насчет снаряжения?
Оказывается, ни снаряжения, ни оружия нам не видать до Тапсака, а может, и дольше, а когда что-нибудь выдадут, то придется за все раскошеливаться, как и после за каждую мелочь. Лица у нас, похоже, вытягиваются, ибо Толло ржет, что твой конь.
— Не гоношитесь, сразу никто вас платить не заставит. Запишут за вами должок и будут вычитать из жалованья по ходу службы.
— Нас об этом не предупреждали, — угрюмо бормочет Лука.
— Ясное дело, иначе куда бы вы стронулись от домашних харчей, — втолковывает нам Толло. И опять ржет.
Теперь мы держимся за него. Как выясняется, он со своими товарищами, другими младшими командирами македонских разведывательных отрядов, глубоко проникавших в Арейю и Афганистан, получил что-то вроде отпуска в виде приятной командировки. Чем не отдых прогулка по Сирии с толпой новонабранных недотеп? А двойное жалованье за их доставку на передовую и за преподанные в дороге уроки — чем не награда?
— Ну что, ребятишки, небось обделались от расстройства, — похохатывает порой он. — Раньше времени носы не вешайте, потому как там, — Толло указывает в ночь, на восток, — наши парни или дохнут как мухи от зноя да хворей, или, — он выразительно стучит себя по макушке, — умишком трогаются. Так что за вашим продвижением дело не станет, главное, не скопытиться с непривычки, а дальше все утрясется. Вперед не лезьте, но повинуйтесь приказам — и служба пойдет.
Дружбу с Толло водят еще шестеро македонцев, среди них и Стефан Эгийский — человек очень скромный, но тем не менее знаменитый. И как герой, не раз удостоенный многих наград, и как известный всей Македонии лирик. При такой славе он к своим тридцати пяти давно мог бы получить приличное звание и иметь под началом добрую сотню, а то и пять сотен солдат, но Стефан не рвется к чинам и вполне доволен рангом линейного младшего командира. Говорит, что это оставляет ему больше времени для стихов.
Вот одна из им сложенных походных песен, снискавших ему любовь не только товарищей по оружию, но и женщин.
СОЛДАТСКАЯ КОТОМКА
Солдат в походе должен знать, как уложить суму, Чтоб не на дно ее совать то, что нужней ему. Без лука и без чеснока в дороге пропадешь. Их наверху наверняка в котомке ты найдешь Завернутыми поплотней, чтоб не пропах в пути Твой скатанный армейский плащ — как без него идти? А что внизу, на самом дне, запрятано глубоко? Что так ревниво бережешь ты как зеницу ока? Хранишь от пыли и дождя, держа в оленьей коже? Конечно, письма от жены — они всего дороже.
Самому младшему из этих служивых за тридцать, кое-кому перевалило за пятьдесят, но и те выглядят пугающе грозно, полностью отвечая всем нашим представлениям о свирепых рубаках. Боимся мы их до смерти, да и то сказать, любой такой ветеран может запросто одной левой передушить нас хоть поочередно, хоть скопом. Как-то само собой выходит, что мы начинаем бегать по поручениям своих земляков и таскать их поклажу, хотя никто ни к чему такому нас вроде бы не принуждает. И вот однажды под вечер, когда мы с Лукой, собрав по охапке валежника для костра, плетемся обратно в лагерь, нам встречается один из этих малых. Все зовут его Флагом, по воинской должности, а выведать у него настоящее имя ни у кого из нас нет духу.
