Наконец – слава тебе господи! – усталость взяла свое, и он впал в тяжелое забытье. С пробуждением поутру, однако, нудящее ощущение вновь появилось на поверхности его сознания. Мистер Бергер надел пальто и сбивчивым шагом возвратился к месту предполагаемого происшествия. Он брел по заросшей тропе, надеясь отыскать хоть что-нибудь не попавшееся на глаза полиции – какой-нибудь признак того, что он не стал жертвой неуемного воображения – лоскуток черной ткани, каблук от сапожка или красную сумочку. Он не обнаружил ровным счетом ничего.
Почему-то сильнее всего его будоражила именно сумочка. Да, она была гвоздем всему. Пары алкоголя уже выветрились из его организма (хотя, чего скрывать, похмелье оказалось мучительной штукой), и теперь мистер Бергер задумался. Постепенно он проникся уверенностью, что самоубийство молодой женщины напоминает ему сцену из книги – точнее, самую знаменитую сцену в мировой литературе, связанную с поездом.
Это вселяло соблазн поступиться физическим поиском в пользу поиска литературного.
Свои книги в коттедже мистер Бергер давно распаковал, но еще не распределил их по полкам. Матушка не была столь завзятой читательницей, как ее сын, а потому обширные пространства незанятых стен у нее занимали дешевые репродукции пейзажей, в основном морских. Места под книги здесь было куда больше, чем в прежнем жилище мистера Бергера, – в значительной мере потому, что коттедж оказался гораздо просторней его съемной квартирки, а для истинного библиофила ничто не представляет ценности большей, чем свободная квадратура, которая, естественно, отводится под хранение коллекционных залежей.
Том «Анны Карениной» мистер Бергер обнаружил на обеденном столе, причем роман, словно сэндвич, обжимали с двух сторон «Война и мир» и «Хозяин и работник. Повести и рассказы» (последний – красивое эврименовское издание сорок шестого года, из-за которого мистер Бергер чуть не поступился «Анной Карениной», поскольку повести классика показались ему занимательней, чем романы). Здравый смысл быстро возобладал, хотя мистер Бергер все же не убирал со стола «Хозяина» – для более вдумчивого знакомства в подходящее время.
Надо сказать, что вскоре «Хозяин» прирос еще дюжиной столь же благословенных томов, из которых каждый ждал дни, а то и недели, чтобы настал его час.
Мистер Бергер сел в кресло и раскрыл «Анну Каренину» («Клубное лимитированное издание», Кембридж, 1951, подписан Барнеттом Фридманом; найден случайно на толкучке в Глостере и куплен за такую смехотворную цену, что мистер Бергер, усовестившись, сделал потом взнос на благотворительность). Он принялся листать страницы и добрался до XXXI главы, начинающейся словами: «Раздался звонок…» Отсюда он начал читать бегло, но кропотливо, проходя вместе с Анной через залу мимо Петра в его ливрее и высоких сапогах, мимо нагловатого кондуктора и уродливой дамы с турнюром, мимо испачканного неприглядного мужика в картузе, пока наконец не наткнулся на отрывок:
«Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было уже поздно: середина миновала ее. Надо было ждать следующего вагона. Чувство, подобное тому, которое она испытывала, когда, купаясь, готовилась войти в воду, охватило ее, и она перекрестилась. Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей. Но она не спускала глаз с колес подходящего второго вагона. И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову, упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колени. И в то же мгновение она ужаснулась тому, что делала. «Где я? Что я делаю? Зачем?» Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину. «Господи, прости мне все!» – проговорила она, чувствуя невозможность борьбы. Мужичок, приговаривая что-то, работал над железом. И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла».
* * *
Мистер Бергер прочел фрагмент дважды, после чего откинулся в кресле и прикрыл глаза. Все это наличествовало там, вплоть даже до пресловутой красной сумочки, которую женщина на рельсах отбросила перед тем, как ее сшиб экспресс, – в точности так же, как Анна отбросила свой мешочек перед тем, как пасть под поезд. Жесты незнакомки перед кончиной и те совпадали с движениями Анны: и она втянула голову в плечи и раскинула руки, как будто смерть явилась к ней в образе распятия, а не железных колес.
Да и память мистера Бергера насчет того происшествия слагалась в аналогичные фразы.
– Боже мой, – пробормотал мистер Бергер, оглядевшись по сторонам. – Может, инспектор действительно прав, и я провожу слишком много времени в компании романов. Иначе как может человек видеть сцену из «Анны Карениной», которая точь-в-точь воспроизводится на железнодорожном участке Эксетер – Плимут!
Положив книгу на подлокотник кресла, он прошествовал на кухню. Мелькнул соблазн приложиться к бренди, однако недавний опыт показывал, что это не сулит ничего хорошего, и мистер Бергер остановил свой выбор на пузатом чайнике. Заняв место за кухонным столом, кружка за кружкой он опустошил чайник до дна. В кои-то веки мистер Бергер не утыкался в книгу и даже не отвлекся на свежий кроссворд в «Таймс» (неслыханное дело для этого времени суток!). Он лишь сидел и глазел на облака, слушал птичье щебетание и размышлял, а не тронулся ли он чуточку умом.
* * *
В тот день мистер Бергер ничего более не прочел, за исключением, разумеется, XXXI главы «Анны Карениной», которая стала его единственным за сегодняшний день причащением к миру литературы. Сложно было припомнить, когда он прочел так мало. А ведь он жил для книг. Они поглощали все его свободное время, начиная с детского откровения, когда ему явилось, что он способен совладать с книжкой один, без материнского присутствия. Вспоминались первые, с запинками, столкновения с джонсовскими историями о Бигглзе[4]. В те времена он, Бергер, совсем еще мальчонка, боролся с длинными словами и разламывал их на слоги, так что из одного трудного словечка получалось два попроще. С той самой поры книги сделались его неразлучными спутниками. И он с готовностью пожертвовал настоящей дружбой ради этих симулякров реальности. К примеру, он чурался приятелей, возвращаясь домой из школы окольным путем. Он никогда не приглашал их в гости, не открывал им дверь, если они маячили на крыльце, и держался подальше от окон. Он уже тогда не хотел, чтобы его заметили одноклассники: не дай бог, еще позовут играть или гулять, отрывая от очередного захватывающего повествования.
Книги были по-своему виновны и в его фатальном осторожном поведении с девушкой из счетного отдела. Похоже, она тоже почитывала (он заставал ее то с романом Джорджетт Хейер[5], то иногда и с детективом Агаты Кристи, взятым в библиотеке). Однако было подозрение, что чтение для нее – не всеохватывающая страсть. Что, если она начнет настаивать, чтобы они проводили вечера в театре или смотрели балет или разгуливали по магазинам исключительно ради того, чтобы «быть вместе»? Разве не на данное пустое времяпрепровождение обречены все супружеские пары?
