29 апреля —
15 мая. Мисхор —
Ялта —
Симферопольретий месяц пошёл, как Врангель с семьёй перебрался в Мисхор — подальше от обысков и расстрелов. Прислугу поувольняли, оставив лишь четверых самых преданных, сняли маленькую дачку, никуда не выходили и ни с кем не встречались.
Крым, по его ощущению, превратился в остров посреди океана, отрезанный от всего мира, — так тяжело придавила его большевистская пята. Газеты из Симферополя приходили от случая к случаю. Среди них, к немалому его удивлению, нашлись и такие, которые отнюдь не били в литавры по поводу «мировой пролетарской революции» и декретов Совнаркома. А потому события в России освещали относительно правдиво: и заключение Лениным и Троцким позорного Брест-Литовского мира с Германией, и самоубийство Донского атамана Каледина, героя Луцкого прорыва, и изгнание, большевиками продажной Центральной рады из Киева.
Однако более или менее похожие на правду сообщения «собственных корреспондентов» тонули в море нелепых слухов: о прорыве через Дарданеллы эскадры союзников и приходе её завтра-послезавтра в Севастополь, о скорой высадке турецкого десанта у Феодосии, о взятии немцами Киева... Один фантастичнее другого, слухи эти, в одночасье рождаясь и умирая, только раздражали и без того истрёпанные нервы.
Поэтому, когда на Страстной неделе Великого поста в Мисхоре заговорили, что немцы заняли Одессу и идут на Крым, поначалу не поверил. Но день спустя пришли известия: у Перекопа немцы ведут бой с Красной гвардией и та уже уносит ноги. Подтвердил их примчавшийся из Ялты граф Ферзен: в порту идёт паническая погрузка большевиков, вместе с семьями и награбленным добром.
Ещё через несколько дней татары из соседней деревушки Кореиз, утром, как обычно, принеся свежие продукты на продажу, сообщили: немцы идут из Бахчисарая на Ялту. Их самих, похоже, это ничуть не удивило... А после обеда, отправившись с женой к вечерне, увидели небывалое оживление: из улочек и парковых аллей группки жителей спешили вверх к шоссе. Из восклицаний и отрывистых реплик стало ясно: через Кореиз проходят части германской армии. Подхваченные общим волнением, устремились вместе со всеми.
Хорошо укатанное Ялтинское шоссе серой лентой слегка изгибалось между нагромождением скал и парком, спускающимся к морю. И по нему действительно из Ялты на Севастополь медленно двигалась под прикрытием пехоты колонна артиллерии. Следом, исчезая за поворотом, бесконечным хвостом тянулся обоз.
Тускло поблескивала на закатном солнце щетина длинных плоских штыков, колыхались ряды глубоких серых касок и квадратных ранцев... Что-то странное, не изведанное прежде, испытал он при виде кайзеровского воинства, этих столь знакомых внешних черт... Горечь хлынула в душу, примешалась к радости избавления от унизительной власти хама. И в дурном сне не могло такое привидеться: по Южному берегу Крыма, самоуверенно, как по балтийскому побережью какой-нибудь Восточной Пруссии, маршируют тевтоны.
Жена, отвернувшись и уткнув лицо в ладони, расплакалась.
— Ну, будет, Олесь... — Внезапно просевший голос отказался повиноваться...
Но повели себя немцы — вскоре вынужден был отдать им справедливость — умно и тактично. «Посадив» на власть в Крыму русского генерала Сулькевича, татарина по крови и магометанина по вере, присутствие своё напоказ старались не выставлять. Отменили продовольственные карточки, разрешили пользоваться счетами в банках и вернули владельцам имущество и квартиры, отнятые большевиками. Сразу пооткрывались магазины, и татары повезли продукты на рынки.
Пасхальная неделя стала настоящим воскресеньем для всех, кто прятался по дачам, спасаясь от ужасов большевистской анархии. Дни стояли тихие и солнечные, с ярко-синего неба исчезли все до единого облачка. Зацвели персики, абрикосы и миндаль. Всё благоухало пьянящим ароматом. Вместе с природой вернулись к жизни люди: высыпали на пляжи, снова ходили друг к другу в гости, ездили в Ялту за покупками и развлечься.
