В последние годы мы не были особенно близки. В обычной семье могли и не заметить такого отдаления, но для меня они были всем. Благодаря им я повзрослела раньше времени, благодаря мне они могли дольше оставаться детьми. Забота о сестрах — это было для меня естественно, и мне никогда не приходило в голову жаловаться. Папа не мог справиться в одиночку, а девочкам было слишком рано в полной мере ощутить, как это — остаться без мамы. Мое сердце кровью обливалось от мысли, что она не увидит, как они сдают первые экзамены, идут на первые свидания, вступают в вечные союзы, как и положено девчонкам-подросткам, получают предложения руки и сердца, выходят замуж и рожают детей. И конечно, она никогда не увидит, как все это происходит со мной, но об этом я почему-то не думала. Я гордилась выпавшей мне ролью, но иногда мне в голову закрадывалась мысль о том, как бы сложилась моя жизнь, будь у меня возможность прожить подростковый возраст как обычная девчонка. Возможно, тогда моя первая любовь и первые ошибки не стали бы такой катастрофой.
За окном проносится тосканский пейзаж: ряды кипарисов с верхушками, похожими на языки пламени, золотистые поля, среди которых виднеются опаленные жаром загородные дома, а между ними — извилистая дорога, уносящая меня все дальше от Флоренции. Я размышляю, не делаю ли я сейчас то же, что делала после смерти мамы? Бег на месте. Я возвела стену из дел, досягаемых целей, вещей, чтобы не чувствовать… Что? Просто чувствовать. Мои сестры не знают о том, что произошло. Это не их вина — я не говорила им. Я никогда не рассказывала семье о своей жизни, и чем серьезнее было происходящее, тем меньше я хотела делиться личным. На меня всегда можно было положиться, я была ответственной, отвечала сама за себя. Я не нуждалась в их поддержке и утешении, я сама была той, в ком нуждались.
Скоро они узнают. Все узнают.
И что тогда?
Этот вопрос эхом звучит в моей голове, и на него нет ответа.
«Площадь Мино», — объявляет водитель, когда автобус подъезжает к остановке. Я хватаю сумку. Сигнал GPS не работает, потому, сверившись с распечатанной заранее картой, я отправляюсь в путь.
Дорога изматывает. Мышцы ноют от подъема в гору, солнце обжигает лодыжки. Мне нравится полной грудью вдыхать свежий воздух, чувствовать пот на губах. Все это дарит ощущение радости, напоминает, что я жива.
Через полчаса я изнываю от жары и жажды. Деревня давно осталась позади, сейчас меня с двух сторон окружает пейзаж в оттенках чистого золота — поля кукурузы и ячменя. По пыльной дорожке я поднимаюсь вверх к редкой оливковой роще. Покрытые серебром листья деревьев шелестят, даря прохладу, и я сажусь отдохнуть в их тени, пью из бутылки и начинаю переживать, что не найду это место.
Вдруг сквозь аромат миндаля и винограда слышится более резкий запах, и за холмом я замечаю посадку лимонных деревьев, покрытых желтыми плодами. Щурясь от солнца, я подхожу к стене. На горизонте, в дрожащем от жары воздухе, виднеется здание. Огромное, со стенами цвета перезрелого персика, старой терракотовой крышей, башенками и темными арочными окнами.
Гляжу на карту — это он. Замок Барбаросса.
Дорога петлей огибает здание. Решив сократить путь, я перебрасываю сумку через стену. Размеры поместья впечатляют: в него входит и лимонная роща, и несколько гектаров других земель. Я прохожу мимо фруктовых деревьев. От запаха лимонов жажда усиливается, и я представляю себе, как хозяйка встречает меня со стаканом прохладного напитка, но тут же вспоминаю, что сказала Билл, потом мне на память приходит разговор по телефону с этой женщиной — странный, натянутый, приведший меня в замешательство своей краткостью: она почти не задавала вопросов, как будто не хотела говорить со мной и заставляла себя. Я с облегчением узнала, что она не итальянка, ведь язык я планировала учить на месте, и заметила легкий американский акцент, смягченный годами, прожитыми в Европе, но говорящий о богатстве и власти. Позже я корила себя за то, что собеседование прошло плохо, лучше было встретиться лично. Но вскоре мне позвонили, чтобы сказать, что я принята, и сомнения исчезли.
Чем ближе я к дому, тем меньше я себя чувствую на его фоне. Через облака проглядывает солнце. Это место кажется древним и странно необжитым, деревянные ставни дома закрыты, и вблизи я могу рассмотреть, что стены полуразрушены, краска на них растрескалась. Вверх по ним тянутся темно-зеленые побеги вьющихся растений. Нахмурившись, я снова сверяюсь с картой и прячу ее в карман.
К двери ведут широкие каменные ступени, некогда крепкие и надежные, но теперь, спустя десятилетия, почти разрушенные. Лишенные жизни, старые вещи. На их фоне выделяется фонтан, давно не работающий, из которого поднимается каменная фигура, отсюда мне ее не рассмотреть. Меня не покидает чувство, будто я уже видела этот фонтан, хотя понимаю, что это невозможно. Я подхожу к дому и поднимаю руку, чтобы постучать.
Глава третья
Женщина слышит шум у двери. К ним так редко приходят, что от этого звука она вздрагивает. Она не спала, но и не бодрствовала.
Голоса вдали. Один принадлежит Адалине, другой — незнакомке.
Женщина садится и замирает в тревоге. Она смотрит на стену, прислушивается, как скрипит пол, — интересно, сколько времени пройдет до того, как Адалина начнет объяснять ее отсутствие? Что расскажет горничная? Как именно? Она объяснила, что говорить, но нельзя предугадать, как это будет сказано шепотом, за закрытыми дверями, в темных коридорах квартиры старыми слугами. Она все понимает. Она не настолько глупа.
Потребуются усилия, чтобы спустить ноги с кровати, но так приятно прикоснуться к полу голыми ступнями. Иногда ей кажется, что этот дом — цельное дерево, натуральный мрамор и прохладный камень — поглотили все ее мысли и чувства. И если сжать шторы, из них польются ее слезы, как вода из выстиранного белья, а если поддеть половицу, из-под нее вырвется облачко пыли ее секретов. Застарелой пыли.
Она подходит к двери и убеждается, что та закрыта. Раздвигает шторы в надежде рассмотреть вошедшую в дом девушку. Ничего не видно. Только простирающиеся вдаль оливковые рощи и бездонное пустое небо.
Отражаясь в окне, она становится прозрачной и выглядит моложе, темных кругов под глазами и морщин не разглядеть, как будто и не было ужасных лет, обезобразивших ее лицо, — безобидная, но утешающая уловка. Она редко вспоминает свою прошлую жизнь, да и воспоминания эти больше похожи на подсматривание за кем-то, кто не имеет к тебе ни малейшего отношения. Непривычно и дико обращаться к той, прежней себе. Она перебирает фото, смотрит фильмы, читает статьи о себе в журналах. Слепящая улыбка, ухоженные светлые локоны, яркая малиновая помада… Без сомнения, она была неотразима. Она была пленительна и остроумна, она сияла. Все хотели купаться в лучах ее славы.
Как быстро мир забыл! Как скоро трагедия превращает в прокаженного любого! Ей бы быть благодарной за это забвение. Чаще всего она и была, но иногда мысли об утраченном, о том, какая пропасть лежит между двумя ее жизнями, выбивали почву из-под ног, от острой боли перехватывало дыхание. Она прежняя распахнула бы дверь и вышла гостье навстречу. Поразила бы ее богатством и красотой, наслаждаясь произведенным эффектом. Ни одна женщина не могла сравниться с ней. Но сейчас все было иначе. Сейчас она знала намного больше.
