– Практическая психология – это целый куст разных методов, – сказала я. – Каждая ветка имеет вполне себе доказанную эффективность в какой-то области. Когнитивщики учат полезным навыкам и убирают уже бесполезные, гуманисты дают человеку выговориться в безопасности, аналитики – возможность глубоко проанализировать свою жизнь с умным и подготовленным собеседником, арт-терапевты – новые способы для выражения себя у человека, далекого от искусства, консультанты крутят стакан и помогают увидеть его новые грани. Все это решает (или не решает) какие-то проблемы, открывает новые пути, по которым можно идти (а можно и не ходить, если не захочешь). Качественная практическая психология, в отличие от религии, не императивна. Ты понимаешь, что это значит?
– Кажется, понимаю, – Ксюша качнула головой.
– И еще важно вот что. Практическая психология не может ничего без участия самого человека, который пришел к психологу. Совсем ничего. Вот если у тебя температура и тебе дали таблетку аспирина – температура упадет как бы сама по себе, без твоего сознательного участия, даже если ты будешь просто спать все это время. В психологии такого эффекта быть не может. И этим она опять же отличается не только от «таблеточной» медицины, но и от религий, где люди верят, что бог или боги многое решают сами, без учета человеческих воль и желаний.
– Спасибо, – вежливо сказала Ксюша и, подумав, добавила: – То есть психология сможет то, что я сама смогу?
Я улыбнулась и кивнула – определение показалось мне не лишенным изящества.
– Тогда вот что, – Ксюша деловито поддернула рукава кофточки. – У нас в классе есть одна девочка, Таня Краснова. Так вот она меня прямо выбешивает.
Я вздохнула, внутренне адресовав себе что-то вроде упрека: а ты что, на философский диспут с четырнадцатилетней пышечкой настроилась?
– Расскажи мне подробнее о Тане, – попросила я (один из феноменов подростковости: интересуют подростков только они сами, но рассказывать им всегда проще о других).
Естественно, Таня оказалась высокой и стройной. У нее большие зеленые глаза и пышные золотистые волосы, которые сами собой лежат крупными волнами. Она прекрасно и как будто бы без труда учится по большинству предметов. Даже если бывают какие-то проколы, все учителя, кроме математички («она справедливая»), всё ей прощают – «за красивые глаза». Таня прекрасно движется, потому что все детство занималась художественной гимнастикой, а теперь ходит на какие-то танцы. В Таню влюблены не только мальчишки из параллели – ей оказывают внимание и старшеклассники. Она может выбирать из многих. Больше того: все девочки тоже мечтают с ней дружить (хотя у нее как будто и нет близких подруг) и стараются всякими способами заслужить Танино внимание. А еще Таня прекрасно одевается – не то чтобы дорого или в сплошные бренды, а просто со вкусом, и, конечно, на ее-то фигуре все так потрясно сидит!
Совершенно очевидно, что у моей Ксюши все не так. Собственно, сама Таня не сделала ей ничего плохого, она ей вообще ничего, кроме «привет, пока, у тебя случайно нет лишней ручки?» никогда и не говорила. Но!
– Ты хотела бы с Таней дружить? – спросила я.
– Не знаю, – Ксюша помотала головой. – Я бы, кажется, хотела, чтобы ее не было.
– Но тогда где-нибудь непременно обнаружилась бы какая-нибудь другая – Маша или Света, – предположила я.
– Да я и сама понимаю, что это неправильно, – понурилась девочка. – Но сделать-то с собой ничего не могу… Ага, помню: если я сама не могу, то и психология мне не поможет… Ну так я выговорилась уже (как вы там этот способ называли?), теперь пойду?
– Да, пожалуй, единственное, что я могу тебе напоследок предложить, это рассказать мою собственную историю. Как ни странно, ее героиню тоже звали Таней. Таня Волжанская – мне кажется, я бы и сейчас, много лет спустя, ее узнала. А тогда нам с ней было по 12–13 лет…
– Расскажите! – Ксюша подалась вперед. Видно было, что ей действительно хочется услышать.
– Каждый год меня отправляли в один и тот же пионерский лагерь над заливом. Я всю жизнь долго привыкаю к людям, поэтому за одну смену я не успевала ни с кем подружиться и даже толком познакомиться, бродила одна, молчала, на вечерних танцах стояла у бортика танцплощадки и все время, как заведенная, шила мягкие игрушки в соответствующем кружке. Эти игрушки были мне, в общем-то, не нужны, младших братьев и сестер у меня не было, и я привозила их домой на прокорм моли, живущей к коридоре на антресолях.
Моя ровесница Таня Волжанская была лагерной звездой. У нее были большие темные глаза с длиннющими черными ресницами, гладкие и блестящие темные волосы, которые она носила распущенными (мои природные кудри постоянно спутывались в колтун приморским ветром и не поддавались даже железной расческе). У Тани был высокий хрустальный голос, на лагерных концертах она пела соло песенку про оленя, пролетевшего над городом, и некоторые даже плакали от умиления. Я всегда мечтала петь, но у меня не было и нет ни слуха, ни голоса. К тому же она умела рисовать шариковой ручкой принцесс в роскошных нарядах с великолепными прическами (в девичьих палатах этот навык очень ценился). Таня приезжала в лагерь на три смены и всех там знала, и все знали ее. Она никогда не оставалась одна, могла легко поддерживать разговор на любые темы с девочками, мальчиками или даже с вожатыми. А еще у нее были такие гольфы в сеточку и с помпончиками, о которых я всегда мечтала, целых три пары – красные, белые и коричневые, под любой наряд…
Я полагаю, что нельзя даже сказать, что я Тане Волжанской завидовала. Она казалась просто существом из иной страты – смотри и удивляйся, но ко мне все это отношения не имело – слишком велик разброс.
Представь, каково было мое изумление, когда на следующее лето (нам исполнилось по 13 лет) Таня Волжанская меня не только вспомнила, но и выбрала для общения! Она поменялась с кем-то кроватями, и теперь мы в палате спали рядом и делили одну тумбочку. Кроме того, Таниным попечением нас вместе отправляли дежурить в столовой, у лагерных ворот и собирать шишки для в меру безумных идеологических композиций, которые мы поотрядно выкладывали перед жилыми корпусами. Остатки ее прошлого «небожительства» в моих мозгах мешали мне свободно общаться, и я по-прежнему в основном молчала, но Таня легко говорила за двоих. Однажды нашей темой было «про любовь», и Таня рассказала мне такую историю: «Ты знаешь, мне Генка еще с прошлого лета нравился. Ему ведь уже 14 было. И вот в этом году он на первую смену опять приезжает, и вроде уже у нас все хорошо – он меня на танцах приглашает, мы гуляли по аллее три раза и на качелях, – и вот какой облом: захожу я как-то раз в туалет (наши лагерные туалеты были зелеными сарайчиками с дырками в усыпанном хлоркой полу, поделенными фанерной перегородкой на мальчиковую и девичью половины), и вдруг за перегородкой кто-то ка-а-ак пернет! Прямо как стреляют, я даже сначала не поняла ничего. Ну я посмеялась, хотя неприятно, конечно, пошла выходить, смотрю, а с той стороны Генка выходит! И ты знаешь, как отрезало. Ну вот разонравился он мне сразу – и все, ничего не поделать! И теперь, когда вижу его, так сразу… Обидно даже, ведь у нас уже все так хорошо налаживалось…»
