И если проанализировать с этой точки зрения имеющиеся древние изображения, тексты и прочие артефакты, не имеющие прямого отношения к религиозной сфере деятельности, то именно такой вывод мы и получим. «Наглядно-прикладная» ориентированность мышления будет тут просто очевидна. И это легко прослеживается на протяжении практически всей древнейшей истории вплоть до периода античности — до времен древнегреческой культуры, когда (и только когда) появляется мифопоэтическое творчество в полном смысле этого слова, и когда человек начинает творить в сфере абстрактных образов и отвлеченных понятий.
Но почему тогда в сфере религиозной деятельности этот же самый «примитивный человек» умудряется подняться до высот высочайших абстракций тысячелетиями ранее?.. Такого же не бывает, чтобы в одной сфере человек был на что-то способен, а в другой — абсолютно не способен на то же самое.
Противоречие очевидно. Причем это противоречие «работает» и против того базового положения все той же версии, согласно которому человеком движут одни и те же вполне естественные законы.
Как же быть?..
Пожалуй, единственным сколь-нибудь связанным вариантом ответа на этот вопрос в исторической науке до сих пор остается теория Леви-Брюля, которая с самого своего появления неоднократно подвергалась (подчас резкой) критике со стороны самих историков и других исследователей.
Рис. 4. Люсьен Леви-Брюль
«Леви-Брюль исходил из понимания первобытного мышления как качественно отличного от мышления современного человека. Первобытное мышление дологично, логические законы, абстрактные категории ему не свойственны; мир воспринимается в нем через призму так называемого закона мистического сопричастия (партиципации) — отождествления явлений, несовместимых с точки зрения логики и здравого смысла. Предмет может быть самим собой и в то же время чем-то иным, находиться здесь и одновременно в другом месте. В силу закона сопричастия все в мире — люди, реальные и вымышленные предметы и существа — представляется мистически взаимосвязанным. Ведущее место в построениях Леви-Брюля занимает концепция коллективного сознания, навязывающего себя сознанию индивидуальному, детерминирующего его — концепция, выдвинутая Дюркгеймом и его школой. Чтобы понять первобытные верования, нельзя исходить из индивидуальной психики, как делалось прежде; они — явление социальное и представляют собою часть общественного сознания, имеющего свои собственные законы. Подобно Дюркгейму и Моссу, Леви-Брюль считает, что в первобытном обществе коллективные представления доминируют; на более поздних стадиях исторического развития они не исчезают полностью, но здесь их удельный вес значительно меньше. Первобытные коллективные представления включают эмоции и волевые акты, реальность в них мистически окрашена…» (В.Кабо, «Происхождение религии: история проблемы»).
«К концу жизни Леви-Брюль пересмотрел многие свои прежние взгляды, пытаясь в особенности смягчить противопоставление первобытного и современного мышления. И действительно, их нельзя противополагать как принципиально различные системы мышления: меняется не столько человеческое мышление, сколько мир, с которым оно имеет дело на разных этапах исторического развития, само же оно в основе своей едино. Логические законы мышления во всех известных человеческих обществах одинаковы, — утверждал теперь Леви-Брюль. Однако он по-прежнему считал, что первобытному мышлению свойственна мистическая ориентация, что здесь сохраняют свое значение и «аффективная категория сверхъестественного», и явление партиципации. Сопричастие Леви-Брюль всегда рассматривал как фундаментальное свойство первобытного мышления. Оно стало в его построениях ключевым понятием, с помощью которого только и можно объяснить первобытные коллективные представления» (там же).
Мы не будем подробно анализировать тексты Леви-Брюля, тем более, что это за нас сделали уже другие. Отметим, что любой желающий также может это сделать и убедиться, что единственной (!) характеристикой, которая отличает первобытное мышление от мышления современного человека, согласно Леви-Брюлю, оказывается его так называемая «мистичность».
Но что подразумевать под «мистичностью»?..
Обычно мы вкладываем в этот термин либо смысл «вера в сверхъестественное», либо (в более расширенной трактовке) «вера в реальность иллюзий».
Если подходить с позиций расширенной трактовки, то получится следующее: религиозно-мистическая жизнь древних людей порождена самим их примитивным мышлением лишь потому, что оно обладает свойством веры в иллюзию. Отлично!.. Нечего сказать: масло оттого масляное, что облает свойством маслянистости…
Если же вернуться к более узкой и более конкретной трактовке термина «мистичность» как вере в сверхъестественное, то и тут не все гладко. Во-первых, Леви-Брюль никак не объясняет и не обосновывает, почему первобытному мышлению он приписывает свойство веры в сверхъестественное (придавая ему при этом статус отличительного свойства!). Данное положение он просто вводит в качестве аксиомы. А во-вторых, и в современном обществе отнюдь не мало людей, чье мышление обладает той же самой верой в сверхъестественное, то есть и это свойство перестает быть отличительной чертой примитивного мышления.
Тут мы снова выходим на вопрос, который уже затрагивался: а почему, собственно, считается, что первобытное мышление «мистично»?.. На каком основании исследователи утверждают, что весь образ жизни первобытного человека буквально пронизан верой в сверхъестественное и соответственно подчинен ранним формам религии?..
При описании и анализе примитивных обществ, например, большое внимание уделяется таким их атрибутам, как обряды инициации, табу, тотемы, шаманизм и прочее. При этом европейских исследователей, скажем, в обрядах инициации поражали в первую очередь внешние черты обрядов: их торжественность, значимость, красочность, иногда — жестокость…
Но заглянем под внешнюю оболочку.
Если отбросить «красочную мишуру», которая сильно отличается у разных примитивных обществ, то можно констатировать, что суть обрядов инициации сводится к переходу члена общины из одной социальной группы внутри общины в другую. Не важно, связано ли это сугубо с физиологическими изменениями вследствие достижения половой зрелости или с получением каких-то навыков и знаний. Важно другое — меняется социальная роль индивида в общине, а следовательно, и изменяются правила его взаимодействия с другими членами общины.
Но человек — в очень немалой степени существо социальное. Поэтому за словами «он становится другим человеком» (после обряда инициации) обнаруживается не только «чистая символика», но и вполне реальная основа. Он действительно становится другим (!) человеком.
Обряд же инициации в данном случае выполняет сразу несколько важнейших функций. Во-первых, он фиксирует для других членов общины изменение статуса инициируемого. А во-вторых, помогает самому инициируемому психологически адаптироваться к новой социальной роли. «Старый» человек «умер» — «родился новый». По сути, мы имеем дело лишь с некоей «визуализацией в простых образах» важного социального изменения. Только и всего…
