Любое историческое исследование неизбежно оформляется в зависимости от источников, на которых основывается. Отчасти это вопрос надежности источников: можно ли верить тому, что читаешь? В самом простом случае вопрос сводится к тому, кто писал текст, что он хотел передать и насколько склонялся на ту или иную сторону. Однако источники определяют исследование не только в отношении их надежности и, отчасти, пристрастности. Интересы авторов и компиляторов определяют, какие именно вопросы мы можем ставить. Например, в исследовании арабских завоеваний мы можем задать вопрос, какие шли сражения и кто в них участвовал. Однако если мы хотим получить больше подробностей этих сражений: узнать, почему одна сторона победила, а другая потерпела поражение, — мы упираемся в стену неведения, поскольку авторы, на которых мы опираемся, просто не задавались такими вопросами. Уровень и область обсуждения определяются древними авторами, и существует много дорог, остающихся попросту зарытыми для нас. Невозможно составить историю мусульманских завоеваний со множеством точных карт сражений, любимых большинством военных историков, — карт, на которых части пехоты обозначены черными квадратиками, а жирные стрелки указывают маневры кавалерии. Если эта книга не затрагивает многих вопросов, обычно обсуждающихся в исследованиях по истории войн — например, интендантство и снабжение продовольствием, — то не потому, что эти темы не интересны, а скорее потому, что мы не имеем сведений, позволяющих осветить их. Понимание ограниченности и направленности документов имеет определяющее значение для понимания сильных и слабых сторон моего исследования арабских завоеваний.
Завоевание арабами Среднего Востока оказало прямое влияние на жизнь миллионов людей. Многие из них были грамотны и жили в странах, где культура письменности развивалась на протяжении тысячи лет. Однако очень немногие из них описали то, что они видели и переживали. Современные сообщения, относящиеся к критическим десятилетиям 630-х и 640-х годов, можно пересчитать по пальцам одной руки: и даже те, что у нас имеются, фрагментарны и поверхностны.
Недостаток современных свидетельств не означает, что у нас вовсе отсутствуют исторические свидетельства, на которые можно опереться. Напротив, мы располагаем великим множеством описаний, имеющих целью рассказать нам, что происходило. Проблема историка в том, что они, в большинстве своем, эпизодичны, непоследовательны и постоянно противоречат друг другу — а иногда и сами себе. Часто оказывается невозможным определить, чему верить и что принимать за достаточно точный отчет о событиях. Однако в некотором смысле более интересно понять, что они дают для понимания взглядов и отношений различных групп, сохранивших те или иные воспоминания о событиях.
Средний Восток ко времени тех первых десятилетий мусульманского завоевания представлял собой мультикультурное общество: мир, где разные языки и религии сосуществовали и смешивались в одной географической области. После победы завоевателей языком новой элиты стал арабский. Однако даже для властей существовали другие государственные языки: греческий в Сирии и Египте, среднеперсидский (пехлеви) в Ираке и Иране, латынь в Испании — и их использовали в ведении государственных дел. Спустя пару поколений начались изменения. Около 700 года, через шестьдесят или более лет после первых завоеваний, омейядский халиф Абд аль-Малик (685-705) узаконил применение в государственных делах арабского, и только арабского языка. Декрет оказался на удивление действенным. С того времени всякий, желавший занять пост в разрастающемся бюрократическом аппарате исламских государств, независимо от того, был или не был он арабом по рождению и воспитанию, должен был уметь читать и писать на арабском. Все новые записи, чеканка на монетах и надписи на дорожных верстовых столбах стали исключительно арабскими. Для большинства людей не было теперь смысла учить греческий или пехлеви, поскольку эти языки были бесполезны для карьерного продвижения. Примерно в это же время, в первые годы VIII века, начали собирать и записывать арабские предания о завоеваниях.
Исторические события VII—VIII веков вызвали к жизни обширнейшую арабскую литературу, претендующую на описание событий того времени. Но воспоминания и повествования о мусульманском завоевании были не просто описанием «прошедших лет и давних битв». Они заложили основу мифологии арабского общества в тех районах, где они возникали. Они развивались потому, что давали объяснения приходу ислама в эти земли и оправдывали поражение и смещение прежней элиты. Эти записи рассматривали не этногенез — рождение народов — подобно латинским хроникам раннего средневековья на западе, а скорее зарождение исламского сообщества. Они сохраняли имена героев, возглавивших армии завоевателей и ставших отцами-основателями исламских государств в этих областях; имена спутников Пророка, людей, видевших и слушавших Мухаммада и осуществлявших прямую связь с его харизмой; имена халифов, направивших исламские войска на тот или иной путь.
Эти повествования, несомненно, дают сведения о ходе событий, но не менее интересно то обстоятельство, что они показывают, какие из событий сохранились в памяти следующих поколений, как те представляли зарождение сообществ, в которых жили. Легенды и искажения, на первый взгляд как будто препятствующие нашему пониманию, если рассматривать их как форму социальной памяти, оказываются отражением взглядов и ценностей раннего мусульманского общества.
В той форме, в которой они дошли до нас, эти хроники создавались в IX и начале X веков — через 150-250 лет после событий. Арабские повествования редко являются прямым описанием событий, составленным одним автором. В действительности это многослойные композиции, прошедшие различные стадии редактирования и дополнения в разное время и с различными целями. С риском неоправданно упростить сложный процесс можно сказать, что они проходили три стадии развития. Первой была устная передача преданий о героических подвигах в сражениях. Подобные предания часто сохранялись в племени, родственной группе или в среде мусульман, осевших в той или иной области. Возможно, они хранили эти воспоминания подобно тому, как их предки бережно сохраняли описания сражений между арабскими племенами до прихода ислама. Древняя традиция описания побед и трагедий доисламских войн, несомненно, окрашивала воспоминания о сражениях первых исламских завоеваний. Подобно своим пращурам во времена джахилийи (эры невежества до прихода ислама), они сочиняли и хранили в памяти поэмы и песни о героических деяниях. Так же как эти старинные традиционные темы, мусульмане могли запоминать свои победы, видя в них явное свидетельство, что бог на их стороне. Гибель врагов и груды военной добычи воспринимались как доказательства божественной поддержки: никто не мог усомниться в правоте их действий. Они также сохраняли, развивали и даже сочиняли описания событий для новой цели: для оправдания права на пенсион и права на взимание налогов. Те, кто мог доказать участие своих предков в первых завоеваниях, вправе были получать пособие из общественных фондов; горожане надеялись на облегчение налогового бремени, если их город был сдан мусульманской армии без боя. Короче говоря, рассказы о мусульманских завоеваниях сохранялись не с целью дать четкое историческое свидетельство, а ради полезных целей. Соответственно, материал, который оказывался бесполезен, например точная хронология событий, предавался забвению.
