Поскольку Антону пора было идти в школу, семья перебралась вновь во Влоцлавск, сняли квартиру на Пекарской улице. Как писал потом сам Антон Деникин: «Помню нашу убогую квартирку во дворе на Пекарской улице: две комнаты, темный чуланчик и кухня. Одна комната считалась «парадной» — для приема гостей; она же — столовая, рабочая и проч.; в другой, темной комнате — спальня для нас троих; в чуланчике спал дед, а на кухне — нянька». В доме царил интернационал. Сын с отцом говорил по-русски, с матерью — по-польски, ни один, ни другая чужой язык до конца жизни так и не выучили. Это не помешало матери втайне от отца, чтобы сделать ему сюрприз, выучить сына русской грамоте в 4 года.
Майор по-прежнему был суров, но справедлив. Лишний раз за уши не таскал и по щеке не трепал. Зато если кто семью обидит, сполна познавал гнев саратовского крестьянина. Однажды инспектор Влоцлавского реального училища, где с 1882 года учился Антон, посмел выразить неудовольствие плохонькой одеждой мальчика. Отец пошел в училище и устроил ему такой «крах Речи Посполитой», что тот потом десятой дорогой обходил парня. Или как-то ксендз костела посмел отказать Айжбете в причастии на основании того, что мать-де тайно не воспитывает сына в католичестве. Набожный майор чуть двери в костеле не вынес, а святого отца так припер к стене, обещая поставить в известность власти Привислянского края о «попытке к совращению» (а это минимум Сибирь для скуфейника), что тот вприпрыжку скакал за майором до дверей, умоляя не губить его невинную душу.
Впрочем, религиозными предрассудками в самой семье не страдали. Антон ходил с отцом в церковь, с удовольствием бил в колокол, певал на клиросе, прислуживал в храме Божьем. С тем же упоением бегал с матерью в костел, где ему нравилась органная музыка.
Денег не хватало катастрофически, хотя Айжбета вновь занялась вышиванием. Спасали ежегодные пособия от Министерства финансов, в ведение которого был передан Корпус пограничной стражи и которая выделяла своим ветеранам 100–150 рублей единовременно. «Тогда у нас бывал настоящий праздник: возвращались долги, покупались кое-какие запасы, «перефасонивался» костюм матери, шились обновки мне, покупалось дешевенькое пальто отцу — увы, штатское, что его чрезвычайно тяготило. Но военная форма скоро износилась, а новое обмундирование стоило слишком дорого. Только с военной фуражкой отец никогда не расставался. Да в сундуке лежали еще последний мундир и военные штаны; надевались они лишь в дни великих праздников и особых торжеств и бережно хранились, пересыпанные от моли нюхательным табаком. «На предмет непостыдныя кончины, — как говаривал отец, — чтоб хоть в землю лечь солдатом…»
Семейную нужду будущий генерал познал сполна на себе. Не было нормальных «фаберовских» карандашей, как у сверстников — плохие грифели ломались, не было хорошей готовальни с инструментами — купленная за копейки на толкучке была неполна и неисправна, не мог купить в школьном буфете «сердельки» (хорошо обжаренной домашней колбаски), не мог пойти летом на Вислу искупаться с друзьями — вход стоил 3 копейки, а это уже безумные деньги для перебивающейся с харчами семьи, не мог пойти зимой на реку — не было коньков (лишь в 4-м классе купил на первые заработанные в качестве репетитора деньги), мундирчик плохонький прятал от товарищей. Да мало ли еще каких унижений было в семье отставного военного.
Пока отец был крепок (до последнего года жизни ничем не болел), семья еще справлялась, но когда отставной майор в 78 лет схватил на загривок мешок с мукой, чтобы помочь рабочему, и надорвал живот, положение изменилось. Появились боли в животе. Врачи поставили диагноз — рак желудка. Иван понимал, что дни его сочтены. Говорил сыну: «Скоро я умру. Оставляю тебя, милый, и мать твою в нужде. Но ты не печалься — Бог не оставит вас. Будь только честным человеком и береги мать, а все остальное само придет. Пожил я довольно. За все благодарю Творца. Только вот жалко, что не дождался твоих офицерских погон».
Умер старый солдат в страстную пятницу 1885 года. Хор музыкантов 1-го Стрелкового батальона играл похоронный марш; сотня пограничников тремя ружейными залпами проводила майора в лучший мир. Для могильной плиты его старый приятель ротмистр Ракицкий составил надпись: «В простоте души своей он боялся Бога, любил людей и не помнил зла».
ГОСПОДА ЮНКЕРА
К тому времени Антон через пень колоду учился в реальном училище. Нужда заставляла экономить и на учебе. Но, несмотря на то, что в детстве опасно болел скарлатиной и оспой, отстав об обучения и оставшись даже на второй год в 5-м классе, продемонстрировал большие успехи в математике. Учитель Александр Епифанов резонно считал, что тот, кто не знает «царицу наук», — тот самый настоящий дурак. Однако тот, кто ее знает, в учительских устах получал завидное прозвище «Пифагор». Таковых Епифанов всячески отличал, автоматически ставил положительные отметки и приводил всем в пример, отчего «Пифагорам» все завидовали и старались заручиться их дружбой (чтоб сподручнее было списывать). К тому же «Пифагорам» предоставлялись различные поблажки от руководства училища вплоть до дозволения самим давать уроки.
Антон все лето упорно занимался математикой, чтобы к началу учебного года удовлетворенно бахнуть по крышке парты: «Ну, Епифаша, теперь, поборемся!»
Грозный учитель орлом впорхнул в класс и, поблескивая пенсне, вкрадчиво начал: «В прошлом номере «Математического журнала» предложена была задача: «определить среднее арифметическое всех хорд круга». А в последнем номере значится, что решения не прислано. Не хотите ли попробовать?».
Класс не хотел, «пифагоры» тоже. Взялся один Деникин. Через 15 минут класс криками одобрения встретил рождение нового «пифагора». С тех пор майорский сын стал первым учеником.
Нравы Влоцлавского училища мало отличаются от нынешних учебных заведений. К примеру, Деникин как-то вспоминал, как один из его преподавателей немецкого языка поставил на поток коммерческую сторону обучения. Он объявил, что в классе «полно неуспевающих». А для того, чтобы они успевали, следует брать именно у него 2–3 урока в неделю. Двадцать пять рубликов в месяц услуги доброго учителя, который гарантирует приличный балл на экзамене. А куда деваться?
Другой был вообще полупаралитик, в училище практически не появлялся, а тетради с домашними заданиями возвращались ученикам с пометками его жены.
Из Влоцлавска Антон Деникин перешел в Ловичское реальное училище с механико-техническим отделением. Интересно, что, перейдя в чисто техническое училище, Деникин с головой ушел в гуманитарные науки. Зачитывался Пушкиным, Лермонтовым, Толстым, Гюставом Эмаром, Майн Ридом, Жюль Верном. Начал сам пописывать стишки, впрочем, весьма мрачного свойства. К примеру,
Зачем мне жить дано Без крова, без привета. Нет, лучше умереть — Ведь песня моя спета. В 13 лет посчитал себя уже законченным великим поэтом и послал подобные вирши в «Ниву». Там, надо полагать, посчитали невозможным печатать столь замогильные строчки и вообще не ответили недорослю.
