Тверь — какие-то 150 верст от Москвы, а уже совсем другие голоса, традиции, нравы, говор, совершенно иной социум, нанизанный на нить дороги. Еще 150 верст дальше — и Бологое. Это вообще другая жизнь, воздух другой — уже даже не губернский, а уездный. Глухой, мохнатый лес, начинающийся за Волочком, и первые пятна болот знаменуют вступление в этот заповедный край. Выйдешь из электровоза в Бологое (раньше там менялись бригады) — резко, свежо, пронизывающе после Москвы пахнет сырым воздухом с озера. Ночью там всегда немного зябко, словно наэлектризовано. Сойдите с пешеходного моста в город — и словно в другую страну попадете: Деревянные домики! Уклад, если не вдаваться в современные частности, до сих пор как в старину. Сладко пахнет дымом печек, свежими дровами… Вода в кране совсем иного вкуса и состава — какая-то дикая она, что ли. Если не уехал ночью с поездом, утром или днем встаешь с кровати, отодвинешь штору — за окном дома отдыха локомотивных бригад, за привычным фикусом или геранями на подоконнике видится покой, иной мир; между пятиэтажек, как отрешенный глаз, проглядывает бледное серебро большого озера, темнеют дальние леса… Ряд острых и словно танцующих крыш старых избенок тянется под столетними деревьями. Когда-то здесь делали знаменитые на всю Россию гармошки… Дальше за Бологое плывут величавые линии Валдайских гор, сверкают холодной сталью ледниковые озера, которыми богат здешний удивительный край; тянется сплошной бегущий строй чистого, преимущественно хвойного леса, матово-зеленая живительная лента с акварельными мазками березовых стволов — заповедные края, новгородская глушь.
Окуловка, Угловка, Малая Вишера… Отверженность, бедность, хроническая неустроенность жизни, которые порой буквально кричат о себе, как когда-то, должно быть, кричали Радищеву при его путешествии из Петербурга в Москву… Ветхие деревни в отдалении… Лаковые вагоны экспрессов стремительно несут мимо них свой благополучный блеск… На высоких местах линии поглядишь вдаль, за леса — конца и края им нет, безграничное первобытное пространство. Словно не страна и не век — планета иная. Прогремит поезд по мостам над Волховом, Метой, Веребьем — высоко, как самолет, проплывет над распахнутыми говорящими пейзажами. Только после Тосно начинает чувствоваться приближение Питера, усиливается присутствие цивилизации; чаще попадаются поселки, дороги, дымят трубы, надвигается громадными цехами Ижорский завод. Наконец на унылой равнине, как на пологой скатерти, — Питер, первые микрорайоны. Вот и вернулись в мировую цивилизацию, к державным шпилям, граниту проспектов. Опять камень, асфальт и суета — после леса, озерных туманов и чистого ветра, которым, как казалось какие-то 20 минут назад, до самого Московского вокзала (в старину говорили — «Московской станции») конца и края не будет…
В этой дороге от первого до последнего ее столбика будто воплотилась целиком вся Россия. При оценке невероятного масштаба строительных работ, технического уровня выстроенных сооружений, роста скоростей и потока грузов на первой магистрали Петербург — Москва невольно возникает вопрос: как все это смогло состояться в бюрократически-консервативной стране, в эпоху «Шинели» и «Ревизора»? Откуда взяли столько кирпича и железа? Как осилили замысел и объем работ? Ответ на этот вопрос уже дан: рождение этой железной дороги в России сакраментально, ее просто не могло не быть, поскольку пришло ее время. Недаром великий русский композитор Георгий Васильевич Свиридов однажды произнес фразу, которую автор этой книги не раз потом цитировал на бумаге и вслух: «Великое пространство России немыслимо без железных дорог».
Да, ее не могло не быть — но это стало понятно только тогда, когда она была сооружена и заработала, стала повседневной, привычной, как все остальные железные дороги. Хочется обратить внимание читателя на то, что к моменту начала ее строительства по поводу будущего железных дорог еще ничего понятно не было. Предстояли гигантские человеческие усилия — и, конечно, многомиллионные затраты, очень ощутимые для казны. И никто в России, кроме самых просвещенных и одаренных разумом людей, не мог тогда точно ответить — а, собственно, стоит ли игра свеч?
Нужны ли железные дороги?
Сегодня этот вопрос может встретить разве что ироническое недоумение. Однако ко времени начала строительства самой первой в России Царскосельской железнодорожной линии вопрос этот был весьма спорным, причем не только у нас, но и во всем мире. Шумный успех стефенсоновской Стоктон-Дарлингтонской дороги, знаменитые гонки паровоза с лошадью, восторженные и негодующие статьи в печати еще не составили железным дорогам надежной славы. Первый в мире паровоз Ричарда Тревитика был создан в Англии в 1803 году и представлял собой, по сути дела, просто аттракцион для публики. Русская конная железная дорога Фролова хотя и обладала всеми свойствами регулярной линии (она имела даже расписание движения), но была все-таки конной. Первый полноценный паровоз Джорджа Стефенсона под названием «Rocket» («Ракета») появился только в 1829 году, а годом позже открылась первая полноценная железная дорога Манчестер — Ливерпуль протяженностью 48 километров.
В середине 1830-х годов в Европе и США железные дороги представляли собой совершенно новое и во многом пока еще экспериментальное средство сообщения. Приведем фрагмент из книги первого министра путей сообщения Российской империи Павла Петровича Мельникова «Сведения о русских железных дорогах»[2]: «В первое время самые инженеры не предугадывали еще огромной будущности железных дорог и, за исключением Англии, в прочих государствах Европы нерешительно приступали к введению нового усовершенствованного способа сообщений. В 1837 году (когда открылась первая в России Царскосельская дорога. — А Я) на всем материке Европы устроено было не более 400 верст[3] паровозных железных дорог… Это доказывает, как в это время еще недоверчиво относились в Европе к таким предприятиям».
Конечно, русское общество знало о существовании на Западе железных дорог и паровозов, хотя никаких терминов в этой области в русском языке до разработки специальной терминологии Мельниковым просто не было — читали иностранные источники по-немецки и по-французски, буквально догадываясь о значении непонятных технических слов. Между прочим, одним из оживленных участников дискуссии наряду с учеными и инженерами был А. С. Пушкин. Он горячо поддерживал необходимость строительства железных дорог в России, отдавая этой теме немало места на страницах своего «Современника». Например, когда некий Н. И. Тарасенко-Отрешков в 1835 году опубликовал в журнале «Сын отечества» фантастически невежественную статью под названием «Об устроении железных дорог в России», инженер путей сообщения М. С. Волков откликнулся резким ответным словом в защиту железных дорог. Пушкин был восхищен и по рекомендации писателя В. Ф. Одоевского поместил ответ Волкова на страницах своего «Современника».
