Но мало радости доставил этот праздник Эмилию. В эти светлые дни у него один за другим умерли два сына, двенадцати и пятнадцати лет. Вскоре после триумфа Павел созвал римский народ. «Он сказал, что никогда не боялся ничего, зависящего от рук и помыслов человеческих, но из божеских даров неизменный страх вызывала у него удача… особенно во время последней войны, когда удача, словно свежий попутный ветер, способствовала всем его начинаниям… Отплыв из Брундизия, — продолжал он, — я за один день пересек Ионийское море и высадился в Керкире. На пятый день после этого я принес жертву богу в Дельфах, а еще через пять дней принял под свою команду войско в Македонии… Благополучное течение событий усугубило мое недоверие к судьбе, и, так как неприятель был совершенно обезврежен и не грозил уже никакими опасностями, более всего я боялся, как бы счастье не изменило мне в море… Но этого не случилось: я прибыл к вам целым и невредимым, весь город радовался, ликовал и приносил богам благодарственные жертвы, а я по-прежнему подозревал судьбу в коварных умыслах, зная, что никогда не раздает она людям свои великие дары безвозмездно. Мучась в душе, стараясь предугадать будущее нашего государства, я избавился от этого страха не прежде, чем лютое горе постигло меня в моем собственном доме, и в эти великие дни я предал погребению моих замечательных сыновей и единственных наследников, обоих, одного за другим… Теперь главная опасность миновала, я спокоен и твердо надеюсь, что судьба пребудет неизменно к вам благосклонной: бедствиями моими и моих близких она досыта утолила зависть к нашим успехам в Македонии и явила в триумфаторе не менее убедительный пример человеческого бессилия, нежели в жертве триумфа, — с той лишь разницей, что Персей, хотя и побежденный, остался отцом, а Эмилий, его победитель, осиротел» (Plut., ibid., 36).
Таков был Эмилий Павел. Через несколько лет после победы над Персеем с ним познакомился величайший греческий историк Полибий. Он признается, что для него разом померкли кумиры его юности, легендарные греческие герои Аристид и Эпаминонд, когда он узнал этого римлянина (Polyb., XXXII, 8, 5–7). Эмилий Павел был отцом нашего героя.
II
Публий Корнелий Сципион родился в 185 году до н. э. Детство его было очень счастливым, светлым, но несколько необычным.
Эмилий Павел был женат на знатной патрицианке Папирии, дочери знаменитого полководца Папирия Масона. Она родила ему двух сыновей, младшим из которых и был наш герой. Почти сразу же после его рождения[4] отец, которому было уже более 45 лет, неожиданно развелся с женой. Развод был тогда в Риме делом неслыханным, и поступок Павла наделал много шума. Его горько упрекали, но он не снизошел до объяснений. Плутарх вспоминает по этому поводу следующую историю: «Некий римлянин, разводясь с женой и слыша порицания друзей, которые твердили ему: «Разве она не целомудренна? Или не хороша собой? Или бесплодна?» — выставил вперед ногу, обутую в башмак… и сказал: «Разве он не хорош? Или стоптан? Но кто из вас знает, где он жмет мне ногу?» (ibid., 5). Вероятно, приблизительно так отвечал своим друзьям и Эмилий.
Оставив Папирию, Эмилий Павел почти тотчас же женился на другой, которая также родила ему двух сыновей.[5] Тогда Павел, человек очень небогатый, стал думать о судьбе своих первенцев. Он счел за самое лучшее отдать их в усыновление в самые богатые и знатные дома — этот обычай был очень распространен среди римской знати. Старшего усыновили Фабии, потомки Кунктатора. Младший же вошел в еще более прославленный дом — дом Великого Сципиона Африканского, покорителя Карфагена. Усыновил его двоюродный брат, старший сын победителя Ганнибала и Эмилии, родной сестры Павла[6] По римскому обычаю он передал мальчику и свое имя. Отныне наш герой стал называться Публий Корнелий Сципион Эмилиан.[7]
Если в Риме и осуждали Эмилия за то, что он оставил свою жену, никто не мог бы сказать, что он бросил и своих детей, спихнув все бремя забот о них на отцов-усыновителей. Нет. Напротив. Эмилий Павел обожал всех своих детей, воспитывал их сам, сам выбирал для них учителей, и Полибий даже говорит в одном месте, что Сципион вырос в доме родного отца. Он рос в большой многодетной семье[8], и его с рождения окружали любовь и нежность. Отец, как я уже говорила, души не чаял в детях. Удалившись от дел, покинув Форум, почести и славу — все самое дорогое сердцу римлянина, — он не грустил и не тосковал, как другие в его положении, ибо всего себя посвятил семье. Потому что, — объясняет Плутарх, — «не было в Риме человека, который любил бы своих детей больше, чем Эмилий Павел» (Plut. Paul., 6). Он и воспитывал их по-особому, совсем не так, как воспитывался он сам и его сверстники. Сам он получил обычное староримское образование, всю жизнь проводил в боях и только издали любовался прекрасной Элладой. Но перед детьми он поспешил открыть весь блеск греческой культуры. Их окружали лучшие учителя и наставники, выписанные из Эллады. Учили их самым удивительным предметам: не только грамматике, красноречию, философии, но ваянию, живописи, верховой езде, искусству ухаживать за собаками, охоте. Отец «всегда сам наблюдал за их уроками и упражнениями» (ibid.). Легко себе представить, что в большой компании подростков и возня с собаками, и верховая езда, и даже рисование быстро превращались в увлекательную игру.
Обстановку в доме Павла прекрасно рисует очаровательный рассказ Цицерона: «Люций Павел, которому предстояло вести войну с царем Персеем, избранный вторично консулом, вернувшись в этот самый день к вечеру домой и целуя свою дочку Терцию, тогда еще совсем малышку, заметил, что она грустненькая. «Что с тобой, милая Терция? — спросил он. — Почему ты грустишь?» — «Ах, папа, — ответила она, — Перса умер!» Тогда он крепче обнял девочку… А умер щенок по имени Перса»(Cic. Div.)[9].
Мы прямо видим этот дом, буквально полный детей и собак, с которыми детей связывает самая нежная дружба. Мы видим отца — государственного деятеля, только что выбранного консулом для ведения труднейшей войны, чьи мысли, казалось бы, всецело должны быть заняты планом кампании, однако же, воротившись домой усталый поздно вечером, он находит время заняться своей малюткой дочерью и сразу замечает, что она «грустненькая». В такой атмосфере нежности росли эти дети, и мы теперь можем представить, какая любовь связывала всех членов семьи.
