— Можете прийти и сами послушать.
— В смысле?
— Я включу вас в список приглашенных, — сказал я.
— Давненько я не бывала на авеню А.
Лифт звякнул, двери разъехались, и мы оказались в холле на первом этаже.
— А когда будет концерт?
— В воскресенье в десять вечера, но мы обычно начинаем немного позже.
Валери слегка подтолкнула меня плечом.
— Очень жаль. Я пробуду здесь всю ночь.
— Здесь, в офисе?
— Партнерам приходится работать до последнего пота, Перри.
Она подмигнула мне и посмотрела таким взглядом, который я не смог бы описать, да и не вполне понял.
— Спроси у своего отца.
Я вышел и остановился. Я смотрел ей вслед, как она пересекла мраморный холл, прошла мимо фонтана, стуча каблуками, и оказалась на улице. Сквозь стекло я видел, как она вышла на Третью авеню, и тут за спиной послышалось знакомое хихиканье.
— Этого винца тебе не пригубить, сынок.
Я обернулся и увидел Руфуса, шестидесятилетнего охранника. Он стоял за стойкой на входе. Работал он обычно с шести вечера до шести утра, четыре дня через четыре, и здание офиса было ему как дом родной.
— Эй, — сказал я, — что она там говорила о моем отце?
— Брось, сынок, зачем ты меня-то об этом спрашиваешь?
Он развернул перед собой газету «Таймс», так что теперь я мог видеть только его синюю фуражку.
— Я вообще ничего не слышал.
— Да брось, я серьезно, Руфус.
Газета немного опустилась, и теперь я смотрел ему в глаза, в очень наблюдательные глаза.
— Серьезно? Этот мир — смешное место, и чем дольше ты в нем живешь, тем смешнее он становится. Поверь, это правда.
Он взял со стойки большую кружку и протянул мне.
— Хочешь кофейку? Выглядишь так, что тебя хочется подбросить до дома.
— Нет, спасибо. Мне пора.
Он посмотрел на свои часы.
— А не рановато ли?
— Я уже закончил.
— Зонтик есть?
— Да на небе ни облачка!
— Как скажешь.
Пройдя три квартала от Пенн Стейшн, я услышал первые раскаты грома над небоскребами. К тому времени, как я добрался до станции, я вымок до нитки.
3
Опишите себя одним прилагательным и объясните, почему вы выбрали именно это прилагательное.
Университет Принстон
— Сволочь! — выпалил Норри, мой лучший друг. — Какая же ты сволочь!
Я сидел в своей комнате и разговаривал с ним по мобильному. Я решил, что лучше сообщить ему по телефону о том, что я иду на бал. Новость-то была сокрушительная… хотя теперь я понял, что, возможно, не нужно было тянуть до вечера перед самым балом, чтобы сказать ему об этом. Когда я услышал, как Норри разозлился, я постарался представить, а как бы мой отец повел себя на моем месте? Он бы, пожалуй, признал, что друг имеет право расстроиться, и счел его чрезмерную эмоциональность приемлемой в данных обстоятельствах.
— Слушай, — сказал я, — я понимаю, ты расстроен, и ты имеешь на это право.
— Расстроен?! Сказать, что я р-р-растроен, это ничего не сказать, скотина! Ты нас к-к-кинул, а теперь в-ведешь себя как п-п-последняя сволочь!
— Ладно, но ты не мог бы не повторять все время слова «скотина» и «сволочь»?
— С-с-слушаюсь, мистер б-б-будущий адвокат, — сказал Норри.
Чем больше он расстраивался, тем больше заикался. Он был нашим ударником в группе и обычно не впадал в ярость. Слушая его сейчас, я испытывал то же, что человек, впервые наблюдающий чей-то приступ аллергии.
— И ч-что ты собираешься делать дальше, уд-д-даришь меня своим кейсом? Дашь мне пощечину р-ручкой в белом м-м-манжете?
— Норри, успокойся.
— Ты г-говорил мне, что обо всем позаботишься, — выплюнул он. — Ты об-б-бе-щал, что п-проблем не б-б-б…
— Проблем не будет, — сказал я, — понял?
— Не заканчивай за меня п-предложения!
— Прости.
— А эта т-твоя го-го-го…
Я услышал, как он громко вздохнул, пытаясь успокоиться.
— Гоби сама-то хочет идти на этот б-б-бал?
— Дело не в этом, — сказал я.
Он взбесился.
— З-з-знаешь, ты совершенно прав, дело не в этом, а в том, что ты и с-с-слова не можешь сказать своему папочке. Даже когда это по-настоящему важно.
— Придурок, — сказал я, — заткнись уже.
— Я н-не знаю, п-почему тебя вообще в-волнует все это, потому что через шесть л-л-лет ты станешь аб-б-бсолютно таким же, как…
— Не говори этого.
Что-то внутри меня похолодело.
— Я никогда не стану таким, как он.
— С-с-скажи это самому себе, приятель.
И потом он вдруг добавил:
— Т-ты даже не д-дождался последней репетиции.
— Мне надо было работать.
— Ну, естественно.
Хватит, решил я.
— Во сколько репетиция?
— В десять часов.
— Я успею.
— Вот скотство! Что ты с-собираешься делать? Вернуться домой бегом, вытолкнуть ее из м-м-машины, схватить гитару и рвануть в город?
— Нет, — сказал я.
Вообще-то мой план был почти таким.
— Я возьму гитару с собой.
— К-куда? Засунешь ее в багажник «Ягуара»? Да ты же сам мне говорил, что боишься даже открывать его, из-за какого-то там замка.
— Чтобы ты знал, — сказал я, — это чертовски хитрый замок, он вообще редко встречается. Ты читал журнал «Консьюмер Репорт»? Сломаешь такой замок — новый потом не закажешь, а закажешь — так будешь ждать до старости.
Норри фыркнул. Буря миновала, силы его иссякли. Теперь голос Норри звучал просто грустно.
— Ты действительно подставил нас, Перри.
— Я же сказал, что обо всем позабочусь?
Я вернулся к себе в спальню и закрыл за собой дверь. Теперь я говорил тише.
— Послушай, как только мы с Гоби приедем на бал и она увидит, что делать там абсолютно нечего, она не захочет там оставаться. Я в этом уверен. Я позабочусь о том, чтобы к девяти часам вечера она захотела уехать. Я отвезу ее домой, быстро переоденусь, у меня останется еще куча времени. Договорились?
На том конце трубки повисло молчание. Мы с Норри вместе играли на гитарах, вместе писали песни и слова к ним. Шесть лет под разными именами. Сначала название группы было «Тенеси Джеди», потом мы назывались «Робот Малибу», затем к нам присоединились Саша и Калеб, и мы стали называться «Локер Рум Булиз», «Диалобс», «Скинфлип», «Барни Раббл» и — несколько недель — «Барнсуоллоу». Я согласился, чтобы группа называлась «Червь», потому что это было наименее идиотское из всех названий.
