Слыша ее рыдания, Фантом открыл дверь и забрался к ней в постель. Остаток ночи она провела, обнимая его мохнатую шею.
Оливия пожала плечами. Она не нравилась Люку — велика беда. Давным-давно она оставила попытки завоевать чье-либо расположение. И в конце концов, стремление нравиться самой себе было гораздо более безопасно — это не причиняло боли. Но так или иначе она должна заставить Люка увидеться с ней еще раз, и первое, что необходимо для этого сделать, — попросить прощения. Это будет довольно легко.
Подождав минут двадцать, она полистала телефонную книгу, затем сняла трубку и набрала номер.
— Да? — услышала она глубокий мужской голос.
— Люк?
— Да.
Определенно, он был не слишком общителен.
— Люк, это Оливия Франклин…
На том конце провода повесили трубку.
Черт! Он не хочет с ней разговаривать. Ну и что теперь?
Подождав немного, Оливия попробовала набрать номер еще раз. С тем же успехом, что и в первый.
Полтора часа спустя она вызвала такси.
Дом Люка выглядел не слишком представительно. В этом районе Ванкувера располагались дорогие красивые дома, но эта пятиэтажная коробка явно к ним не относилась.
Оливия нажала кнопку домофона:
— Это Оливия. Могу я войти?
— Нет. Убирайтесь прочь.
Домофон выключился. Оливия нажала кнопку еще раз и не отпускала.
— Я сказал «убирайтесь прочь», — повторил Люк.
— Не вешайте трубку, — взмолилась она. — Я пришла извиниться. И принесла вам кое-что.
— Мне не нужны извинения. И вообще ничего не нужно.
Оливия готова была нажать кнопку в третий раз, но тут подошел какой-то молодой человек и открыл ей дверь.
В комнате Люка работал телевизор, и, судя по всему, хозяин не расслышал стук в дверь. Она постучала снова, на этот раз более настойчиво, и наконец дверь распахнулась.
Оливия тут же просунула ногу в образовавшуюся щель.
— Как, черт побери, вы проникли в дом? — прорычал Люк.
— Могу я войти? — Оливия с удовлетворением заметила, что он успел принять душ и переодеться в чистые джинсы и свежую черную рубашку.
— Не можете. Уберите ногу.
— Не уберу. Я хочу поговорить с вами.
— Ах вот как! Ну хорошо. — Люк пожал плечами, с подозрительной готовностью признавая поражение, и сделал шаг вперед, за порог. — Говорите здесь.
— Простите, что я причинила боль Розмари. Я не хотела.
— Вы полагаете, что я в это поверю?
— Да, потому что это правда. Я не знала, как сильно она привязана к Майклу. А когда вы сказали, что она в больнице, я была настолько потрясена, что растерялась.
— Просто не успели придумать, что надо сказать в таком случае.
Оливия подумала, что сейчас можно бы и улыбнуться.
— И это тоже. Пожалуйста… мне в самом деле так жаль — и я хотела бы что-нибудь сделать, как-то помочь вам…
— Мне? Вам следовало бы помочь Розмари.
О, это осложнение не приходило ей в голову.
— Конечно, я это сделаю, — поспешно проговорила Оливия, — как только она выйдет из больницы. Но я хотела бы что-то сделать и для вас. Я… гм… купила билеты на спектакль. Это комедия. Мы еще могли бы успеть. Думаю, это помогло бы… ну, понимаете… немного развеяться, успокоиться.
— Я достаточно спокоен, благодарю вас.
Уфф! Все шло не так. Пора менять тактику.
— О, пожалуйста, — взмолилась Оливия, надеясь, что в глазах ее появились слезы, — этому приему она научилась в школьном драмкружке. Когда нужно было заплакать, Оливия думала о Фантоме.
Люк сказал что-то, Оливия не расслышала. Она всхлипнула, и пара слезинок скатилась по ее щеке. Люк раздраженно сказал:
— О дьявол! Из-за чего вы ревете?
— Вы сердитесь на меня, — пролепетала она театрально.
— Конечно, я сержусь, вы, маленькая… Слушайте, прекратите это нытье — сию же минуту!
— Я н-не могу. — Оливия вытащила из кошелька театральные билеты. — Вот, возьмите. Пригласите кого-нибудь, если не хотите идти со мной.
— Не будьте идиоткой. И ради Бога, прекратите реветь.
Ага, это его слабое место… Он был из тех мужчин, которые не выносят женских слез.
— Я же сказала, что н-не м-могу, — повторила она, возвращаясь мыслями к бедняжке Фантому.
— О Бог мой, — пробормотал Люк. — Ну ладно, ладно, если я возьму эти чертовы билеты, вы успокоитесь?
Она кивнула, не поднимая головы, и протянула билеты. И снова громко всхлипнула.
— Ну а теперь в чем дело?
— Я понимаю, что вам неприятно мое общество, — сказала она, невинно моргая. Но пьеса вам понравится.
— Отлично, я сдаюсь, — сказал Люк голосом грешника, принимающего заслуженную кару. — Мы пойдем на ваш чертов спектакль. И после этого вы исчезнете из моей жизни. И из жизни Розмари. Идет?
Разумеется, нет. Но для начала это годилось. Оливия опустила веки, чтобы он не увидел торжества в ее глазах.
— Да, — сказала она, ангельски улыбаясь. — Конечно.
Глава 2Люк стиснул руки на руле своего грузовичка. Пьеса и в самом деле оказалась забавной, но он совершенно не расположен был веселиться.
Дважды за день он совершил одну и ту же идиотскую ошибку — позволил симпатичной эгоцентричной бессердечной гарпии, которая в настоящий момент сидела рядом, командовать собой.
Он знал, зачем отправился к ней домой: ярость привела его к ее порогу. Но почему он согласился пойти на это чертово представление?
Розмари. Он должен думать о Розмари, которая так плакала, когда их мать умерла от аневризмы — ему тогда было тринадцать, а Розмари всего восемь. С тех пор для него стало естественной реакцией немедленно бросаться на помощь при виде слез. Через две недели после смерти матери отец застрелился, и Розмари рыдала, уже не останавливаясь. Все эти годы он прилагал столько усилий, чтобы не допустить ее новых слез…
Их отправили жить к тетушке и дядюшке на ферму в Фрейзер-Вэлли, хотя у тех было четверо своих детей. Люк хорошо помнил тот день, когда они с Розмари появились на ферме: настороженные, потерянные и все еще не пришедшие в себя после событий, круто изменивших их жизнь. Дядя Питер был мрачен и неразговорчив. Но тетушка Лайла, надо отдать ей должное, старалась быть доброй и даже обрадовалась им. Кузены были откровенно недовольны их появлением, и Люк со старшим из мальчиков сцепились прежде, чем были распакованы чемоданы.
Люк и Розмари были сыты, одеты, но никогда не были любимы. И так уж получилось, что забота о сестре целиком легла на плечи Люка. Он никогда не считал такое положение дел обременительным — более того, ему сложно было смириться с тем, что Розмари выросла и превратилась в вполне самостоятельную двадцатидвухлетнюю женщину.
