Некий городок Банфилд с его немощеными улицами и Южным вокзалом, с его болотистыми пустошами, которые летом, в час сиесты, кишели разноцветными лангустами, Банфилд, который по ночам, словно в страхе, высовывался из темноты на перекрестках в неверном свете угловых фонарей, с его пересвистыванием конных полицейских и кружащимся нимбом из насекомых вокруг каждого фонаря.
Таким был Банфилд, городок, хранивший колорит аргентинского танго, в нынешние времена сильно разбавленный; городок, где переплетались сложные жизненные обстоятельства и затаенное насилие уживалось с очарованием и низменного и романтического, так что он был лишен серой заурядности, свойственной окраинам больших промышленных городов, заселенной люмпен-пролетариатом. Это место сильно отличалось от остального Буэнос-Айреса, который был настоящей метрополией; полчаса на поезде от центра города – и совсем другой ритм жизни, общественной и бытовой, вне всякого сомнения более расслабленный. Банфилд станет тем раем, где Хулио превратится в первого человека на Земле, в Адама, который хорошо изучит банфилдский муравейник, «черных муравьев, которые пожирают все на свете, устраивают муравейники на поверхности земли, на фундаментах домов или в каком-нибудь из тех таинственных уголков, где дом уходит в землю».
Эта цитата из рассказа «Отрава», в котором, как известно, в значительной степени отражен личный опыт, что много раз подтверждал сам Кортасар, помогает нам представить атмосферу городка, каким он был в двадцатых годах прошлого века: немощеные улицы, по которым ездили повозки торговцев, нагруженные ширпотребом, жилые дома, окруженные живой изгородью из кустов жасмина, персиковых деревьев и бирючины, ветви которой свисали до самой пешеходной дорожки, по которой ходили жители Банфилда, в большинстве своем мелкие собственники, вписывавшиеся в средний класс, порой в низший слой этого класса, те самые, которые несли над головой нимб принадлежности к нему, отделившись от своих семей или просто уйдя из семьи (как это случилось в семье Кортасара, уровень которой тем не менее был выше большинства соседей), но которые тщились сохранять все признаки, присущие высшим слоям культурного общества, вроде уроков игры на фортепиано, чтения книг, чашечки кофе или мате, составлявшей маленький ежедневный ритуал; молочник, который развозил на лошади парное молоко; недостаток освещения, хотя авенида де Майо в Буэнос-Айресе, прямо как бульвар Осман в Париже, сверкала вовсю современными по тем временам газовыми фонарями, – газовое освещение продержалось до тридцатых годов: в основном тогда освещались только углы домов, что только усиливало окружающий мрак, или перекрестки, что создавало некую светотень, которая, по словам писателя, весьма благоприятствовала влюбленным и преступникам, причем в одинаковой мере. Банфилд был волшебным царством для ребенка и царством обоснованных тревог для его матери, что и определило детство Кортасара как время всяческих предосторожностей и осмотрительного поведения (прибавим к этому некоторую долю хронической ипохондрии, царившей в семье), психологический климат которого зиждился на ощущении тревоги и в то же время на чувстве безмятежного покоя. В царстве короля Артура[10] не было границ, оно простиралось от сада, который был за за домом, и терялось в соседних садах. И каждый день его манили новые приключения. Шагнешь за линию и можешь идти без конца – как во сне.
В этой атмосфере и жила, приспосабливаясь друг к другу, семья из трех человек, которая затем расширилась за счет бабушки по материнской линии, Марии Виктории, и двоюродной тетки Хулио, Энрикеты, которая приходилась его матери двоюродной сестрой. Отсюда таким узнаваемым предстает перед нами контекст жизни Хулио в его рассказах, где ощущается не столько окружающий его матриархат, сколько отсутствие образа отца, что хорошо иллюстрирует, например, рассказ «Здоровье больных», где фигурируют тетя Селия, Мария Лаура, Пепа, Роса; это рассказ о том, что в Монтевидео умер их брат Алехандро, чью смерть скрывали от матери так бережно и так тщательно, что, когда мать, в свою очередь, умерла, Роса обдумывает, как сообщить о ее смерти Алехандро, забыв о том, что того уже давно нет в живых. Или уже упоминавшийся рассказ «Вне времени», с его героями Доро, Анибалем и Сарой «и запахом лета в жарком воздухе дней и ночей», и рассказ «Отрава», где так красноречиво узнаваемы и улица Родригес Пенья, и главный герой, и его сестра, и мать, и бабушка, и их дом, и юная соседка Лила, в которую влюблен герой-рассказчик, то есть сам Хулио Флоренсио, поскольку тут речь явно идет о его alter ego.[11]
В Банфилде Хулио Флоренсио начинает познавать мир. Надо сказать, что таким же смутным и неясным мир казался ему, когда он делал свои первые шаги на европейской почве, но до этого тогда было еще далеко. Банфилд был самой первой ступенькой, поднявшись на которую он взирал на жизнь, тот самый Банфилд, где Хулио чувствовал себя и полноправным хозяином, и частью жизни городка. Там можно было опуститься на корточки между грядками помидоров и кукурузы и смотреть на извивающихся червячков, изучать долгоносиков и маленькие личинки, вдыхать запах, «как могут пахнуть сегодня одна только влажная земля, листья, цветы».
Каков же был этот мир с точки зрения духовности? Кортасар воспринимал этот мир как обитель печали, как несчастливое время, несмотря на всю наполненность своей детской жизни. Это был печальный мир, овеянный тихой грустью. Потребность в отце, которую он особенно остро ощущал, просыпаясь по утрам, накладывала на него неминуемый отпечаток, но это ощущение писатель с детства научился прятать глубоко внутри; нигде и никогда среди героев его прозы не называется отец, оставивший семью, скорее, Кортасар изящно обходит этот вопрос, преломляя в своем творчестве господство женского духа в атмосфере семьи, о чем мы говорили выше. Если попробовать вникнуть в этот вопрос, то можно осмелиться на следующее предположение: уход отца из семьи, возможно ввиду появления в его жизни другой женщины – такие догадки тоже имели место, – не стал причиной серьезной психологической травмы, но, скорее, имел характер преходящего, временного кризиса. Произошло привыкание к свершившемуся факту – и жизнь пошла дальше.
Ему было шесть лет, когда отец навсегда покинул дом. Семья ничего не знала о нем вплоть до самой его смерти в 1950-е годы в аргентинском городе Кордоба. Кортасар предпочитал не распространяться на эту тему скорее в силу добровольной амнезии, а не потому, что это было горьким воспоминанием. С другой стороны, было бы нелепо утверждать, что уход отца – это событие, которое со временем уменьшилось до совсем незначительных размеров. И Хулио, и его сестра Офелия, которой было тогда пять лет, ощущали пустоту, интуитивно чувствуя, что в их жизни недостает чего-то важного, что в ней должно быть что-то еще, кроме уроков музыки или чтения Жюля Верна. Они рано поняли, что такое чувствовать себя отвергнутыми. Теми, кого предали. И что их некому защитить в этой жизни. Чем это компенсировалось? У них оставались их мать донья Эрминия и сестра матери.
