К 1618 г. только Савойя, протянувшаяся от Женевского озера до Средиземноморья, Лотарингия, которая включала герцогство Бар, и Швейцарская конфедерация образовывали независимые буферные зоны между восточной границей Франции и территорией Габсбургов. Реальная власть Габсбургов в Европе зависела от связи между территориями испанской ветви этого дома в Милане и владениями на Рейне и Дунае, которую можно было осуществить только через альпийские перевалы, Швейцарские кантоны и далее по верхнему течению Рейна, который был судоходным начиная от Кура. Эту дорогу перекрывал Граубюнден (французское название — республика Гризонов) — три протестантские лиги, образовывавшие небольшую федерацию («Бунд») на горной территории. Только в Граубюндене находились свободные от венецианского контроля перевалы через Альпы, ведущие на север из «католической долины», известной как Вальтеллина и расположенной к востоку от северной оконечности озера Комо. Франции необходим был контроль над этими перевалами.
Население Франции насчитывало около пятнадцати миллионов человек — меньше, чем могла прокормить густо покрытая лесами земля. Однако оно подвергалось жесткой эксплуатации со стороны местных феодалов, образовывавших многоступенчатую иерархическую лестницу, и часто страдало от нехватки продовольствия, особенно в те годы, когда случался неурожай зерновых — основной сельскохозяйственной культуры. Механизм вертикальной социальной мобильности, позволявший человеку добраться практически до вершин городской общественной иерархии, возник в 1604 г., когда была узаконена существовавшая де-факто возможность передачи по наследству судебных и административных должностей. Должности в суде давали их владельцам дворянский статус с соответствующими социальными и финансовыми (в виде освобождения от налогов) привилегиями, а они теперь были обязаны платить в казну ежегодный взнос — полетту (paulette). Выплата полетты позволяла, с некоторыми ограничениями, продать должность или передать ее по наследству.[3] Эти оплачиваемые должности, к тому же обеспечивавшие положение в обществе, со временем превратились в постоянный источник дохода. Они высоко ценились, и поскольку их создание приносило прибыль и в казну, число их стремительно росло.
На иерархической лестнице эти новопожалованные дворяне, постоянно пополнявшие свои ряды за счет студентов-правоведов и «судейских», занимали место между старым военным «дворянством шпаги» (noblesse d’épée), из рядов которого по-прежнему назначались губернаторы провинций, и сравнительно недавно разбогатевшим и образованным городским купеческим сословием, которое все чаще посягало на традиционную монополию духовенства в административной сфере.
Чувство лояльности у людей этой эпохи имело феодальную, местную или религиозную, но отнюдь не национальную окраску. Провинциальные диалекты, звучавшие из уст бретонцев и провансальцев, гасконцев и эльзасцев, немало препятствовали объединению нации посредством общего языка. Обычаи, формы земледелия, способы эксплуатации природных ресурсов и жизненный уклад сильно отличались друг от друга в разных областях страны; в частности, они зависели от близости региона к морю, климатических различий и плодородия почвы. Обычное право, характерное для севера страны, отличалось от действующего на юге римского или имперского права, а столкновения между католиками и гугенотами продолжались и в период между опубликованием в 1598 г. Нантского эдикта, предоставившего относительную «свободу вероисповедания» гугенотам, и его отменой в 1685 г. Экономические силы дали Франции импульс к обретению благосостояния, которого остальные страны Западной Европы достигли, пока в ней бушевали разрушительные религиозные войны второй половины шестнадцатого столетия, но страна все еще была лишена какого-либо национально-культурного единства. Созданию такого единства Ришелье посвятил всю свою жизнь.
Большая часть имеющихся в нашем распоряжении архивных материалов, касающихся карьеры Ришелье, так до сих пор и не опубликована, но за последнее время появилось достаточно материалов, для того чтобы проследить те ступени, по которым Ришелье поднимался к своему высокому положению, могуществу и богатству. Мы многое знаем о его тонкой и сверхчувствительной натуре, его огромной энергии, напряженной внутренней жизни и замечательных способностях, скрывавшихся за холодной, суровой внешней надменностью, которую хорошо передают парадные портреты кисти Филиппа де Шампеня. В недавнее время внимание биографов привлекли свидетельства, впрочем довольно спорные, демонстрирующие замкнутость и неуверенность Ришелье, его болезненность, подверженность бессоннице, язве и мигреням, с которыми ему постоянно приходилось бороться и которые порой заставляли его впадать в изнурительную ипохондрию.[4] И тем не менее огромное количество материала еще ждет внимания исследователей.
