Конечно, я в меру сил подремонтировал кое-что с помощью нескольких саморезов, проволоки, дешевых ковриков из супермаркета и нескольких катушек изоленты. Это придало моей машинке этакий постмодернистский дух; ну, то есть она смотрелась как произведение художника-авангардиста, выполненное из обломков, оставшихся после обмена ядерными ударами.
С другой стороны, теперь внутри моего Жучка очень чисто. Черт, я же говорю, что мой стакан наполовину полон!
– Плесенные демоны, – сказал я.
– Вашу машину слопали плесенные демоны?
– Типа того. Их вызвали из гнили, что наверняка водилась у меня в салоне, и они использовали всю органику, какую смогли здесь найти, для создания своих тел.
– Так это вы их вызвали?
– Блин, нет, конечно. Подарочек от одного грубияна, с которым я имел дело пару месяцев назад.
– А я не слышал, чтобы у вас были громкие дела этим летом.
– Жизнь-то не останавливается, приятель. И моя жизнь не вся состоит из сражений с полубогами и воюющими потусторонними народами, из отгадок разных там тайн прежде, чем они меня успеют укокошить.
Томас выгнул бровь.
– Ну да, она состоит еще из плесенных демонов и зажигательных обезьяньих какашек?
– Что я могу сказать? Раз уж слово «магия» кончается на «и-я», приходится и мне этим заниматься.
– Ясно. Эй, Гарри, можно спросить у вас еще кое-что?
– Смотря что.
– Вы правда спасли мир? Я хочу сказать, спасали два последних года подряд?
Я пожал плечами:
– Типа того.
– Говорят, вы укокошили принцессу фейри и остановили войну между Летом и Зимой, – сказал Томас.
– По большей части я спасал собственную задницу. Так уж случилось, что мир тогда был примерно в том же месте.
– Да, такое в страшном сне не привидится, – кивнул Томас. – А эти жуткие парни-демоны в феврале?
Я покачал головой.
– Они выпустили на волю довольно жуткую заразу, но это продлилось недолго. Они надеялись, что все это разрастется в один славный апокалипсис. Понимали, что шансы невелики, но попытались все равно.
– Как Лот, – предположил Томас.
– Пожалуй, да, похоже. Этакий Лотов геноцид.
– И вы их остановили.
– Я помог сделать это и остался при этом в живых. Впрочем, хеппи-энда не вышло.
– Почему?
– Мне не заплатили. Ни за то дело, ни за другое. На горящем обезьяньем дерьме я зарабатываю больше. Это неправильно, но это так.
Томас усмехнулся и покачал головой:
– Все равно не понимаю.
– Чего?
– Зачем вы занимаетесь всем этим.
– Чем – этим?
Он поерзал на остатках водительского сиденья.
– Воплощением Одинокого Рейнджера. Всякий раз, как вы ввязываетесь в какую-нибудь историю, вам физиономию квасят в кровь, а зарабатываете вы на этом – дай Бог, чтобы на чистку обуви хватило. Живете вы в этой темной, холодной дыре. Живете один. У вас нет ни женщины, ни друзей, и ездите вы на этой помойной жестянке. Жалкая жизнь.
– Вы действительно так считаете? – спросил я.
– Говорю то, что вижу.
Я рассмеялся:
– А вы как думаете, зачем я этим занимаюсь?
Он пожал плечами.
– Все, на что хватает моей фантазии, – это что вы либо полны какой-то мазохистской, закоренелой ненависти к себе, либо просто с катушек съехали. Версию неслыханной тупости всерьез рассматривать не будем из уважения к вам.
Я продолжал улыбаться.
– Да вы меня совсем не знаете, Томас. То есть ни капельки.
– Мне кажется, это не так. Я видел вас в сложных обстоятельствах.
Я пожал плечами:
– Ну, видели – и что? День или два из целого года? И как правило, когда что-нибудь вот-вот убьет меня, раскатав в труху.
– А что?
– А то, что на триста шестьдесят три триста шестьдесят пятых моя жизнь совсем другая, – сказал я. – Вам про меня почти ничего не известно. Моя жизнь не сводится к магическому мочилову или креативной пиромании по всему Чикаго.
– С последним не поспоришь. Я слышал, несколько месяцев назад вы еще и в Оклахому мотались. Что-то там, связанное с торнадо и национальной лабораторией по изучению ураганов.
– Так, оказывал мелкую услугу новой Летней Леди – преследовал одного неотесанного штормового сильфа. Пришлось помотаться там в этих багги, в которых охотятся за торнадо. Видели бы вы лицо водителя, когда до него дошло наконец, что как раз торнадо-то нас и преследует.
– Славная история, Гарри, но о чем это все говорит?
– Только о том, что вы не имеете ни малейшего представления об изрядной части моей жизни. Скажем, у меня есть друзья.
– Охотники за монстрами, оборотни и говорящий череп. Я покачал головой:
– Не только. Мне нравится мое жилье. Черт, да если уж на то пошло, мне нравится моя машина.
– Вам нравится эта… эта груда металлолома?
– Ну, внешне она, конечно, не слишком впечатляет, зато на нее можно положиться. Старая боевая кляча.
Томас снова поерзал на прикрывавшем пружины коврике.
– Знаете, вы просто вынуждаете меня всерьез задуматься о третьей причине. О неслыханной тупости.
Я пожал плечами:
– Мы с Жучком умеем надрать задницу. В меру сил наших четырех цилиндров, но умеем.
Лицо у Томаса вдруг утратило всякое выражение.
– Как Сьюзен?
Хотелось бы мне хранить вот такое бесстрастное выражение лица, когда я злюсь. Хотелось бы, но получается неважно.
– А при чем тут она?
– Вы за нее переживаете. Вы позволили ей стать частью вашей жизни. Она пострадала из-за вас. Она попала в лапы всякой дряни и едва не погибла. – Он смотрел прямо перед собой, на дорогу. – Как вы живете со всем этим?
Я начал было злиться, но взял себя в руки. Я покосился на профиль Томаса, высвеченный стоп-сигналом едущей рядом машины, – он изо всех старался казаться бесстрастным, старался сделать вид, будто его ничего не трогает. Из чего следовало: что-то трогает его – очень даже трогает. Он думал о чем-то, очень для него важном. И я догадывался, о чем. О ком.
– А как Жюстина? – спросил я.
Лицо его совсем застыло.
– Это не важно.
– О'кей. Но все-таки – как Жюстина?
