Первой остановкой свадебного каравана стало бенедиктинское аббатство в Мельке, где Марию Антуанетту встретил ее брат Иосиф. Вечер прошел уныло: несколько учеников дурными голосами в сопровождении игравшего вразнобой оркестра исполнили скучную оперу, которую сонная принцесса слушала вполуха: предшествующая неделя, насыщенная многолюдными торжествами, утомила ее. Утром, подставив брату щеку для поцелуя и подхватив любимого мопса, Мария Антуанетта с тяжелым сердцем села в карету. По дороге заморосило, а когда караван прибыл в Линц, небо окончательно затянуло, и дождь полил как из ведра. Принцессе очень хотелось приказать повернуть назад, в Вену, но она понимала, что это невозможно: многочисленная свита из знатных и почтенных князей и графов ни за что бы не позволила исполнить подобный приказ — даже если бы она осмелилась его отдать. Путешествие продолжалось. Везде — в Аугсбурге, Гюнцбурге, Ридлингене — жители с восторгом встречали, принимали и провожали принцессу, восхваляя ее добродетели и сравнивая ее красоту с красотой юных богинь Олимпа.
Утром 7 мая состоялась долгожданная передача невесты, точнее дофины, французской стороне. Чтобы не нарушать государственного паритета, для торжественной церемонии избрали островок на Рейне, возле крохотного городка Кель, откуда рукой подать до Страсбурга, первого французского города, которому выпала честь приветствовать новую дофину.
На этом удобном для вручения немецких невест островке (предыдущую дофину также передавали на этом острове) соорудили большой павильон, состоявший из двух больших залов — австрийского и французского, и маленького срединного, где должна была состояться собственно передача. Обстановку для залов собирали буквально «с миру по нитке» — из университета, из муниципалитета и даже из дворца епископа, откуда, в частности, привезли гобелены, на которых, по словам студента Гёте, допущенного осмотреть павильон, была изображена трагическая история Язона, Креузы и Медеи — кровавая свадьба и гибель сыновей Язона. К счастью, Мария Антуанетта была не сильна в мифологии, а потому, поглощенная сложной церемонией, не обратила внимания на рисунки на стенах. Хотя имеются и иные версии. По словам баронессы Оберкирх (в девичестве Луиза Вальднер фон Фрейндштейн), увидев гобелены с Медеей и Язоном, Мария Антуанетта сказала своей немецкой горничной: «Ах, какое мрачное предзнаменование».
Ритуал передачи австрийской эрцгерцогини французской стороне включал в себя подписание соответствующего документа, вокруг которого немедленно разгорелся яростный спор: подпись какой стороны должна стоять первой? После долгих препирательств решили, что во французском варианте документ первыми подпишут французы, а в немецком — австрийцы. Согласно ритуалу передачи дофину освобождали от всего австрийского, включая чулки и рубашку, и облачали во все французское. Ее провели в срединный зал, где, испуганно глядя на сновавших вокруг нее женщин, она застыла, крепко прижав к груди мопса, и молча позволила переодеть себя. Она впервые подвергалась процедуре публичного переодевания. Когда наконец процедура завершилась, чьи-то властные руки отобрали у нее собачку: строгий ритуал не дозволял оставить даже домашнего любимца, ибо тот был австрийского происхождения. Пройдет некоторое время, и Мерси выпишет в Версаль собак дофины, включая крупного боксера, но потом пожалеет об этом, ибо, по его мнению, они отвлекали Марию Антуанетту от серьезных дел.
В роскошном, сшитом по последней французской моде платье с пышной юбкой на каркасе, увешанная драгоценностями, Мария Антуанетта преобразилась: у нее высохли последние слезы грусти. Снедаемая любопытством, она вступила на французскую половину и среди многочисленной французской свиты принялась искать глазами графиню де Ноайль, о которой писала ей матушка. Распознав графиню, Мария Антуанетта с детской непосредственностью бросилась к ней на шею и звонким от волнения голосом попросила ее руководить ею, быть ее опорой и советчицей. От столь непринужденного поведения чопорная графиня растерялась.
Графине де Ноайль, назначенной первой фрейлиной дофины, поручили обучить Марию Антуанетту сложному версальскому этикету. Но, как пишет мадам Кампан[4], многие считали Ноайль сухой и высокомерной особой. По мнению Кампан, назубок зная все предписания этикета, мадам де Ноайль не сумела убедить принцессу в их важности, не разъяснила, что соблюдать их необходимо, чтобы внушить французам почтение к своей особе и оградить себя от ненужных сплетен. Сама Мария Антуанетта не прислушивалась к мадам де Ноайль, постоянно надоедавшей ей своими замечаниями, тем более что аббат Вермон, которому она привыкла доверять, высмеивал и Ноайль, и дорогой ее сердцу этикет. Склонная внимать скорее насмешкам, нежели доводам рассудка, дофина прозвала графиню де Ноайль «Мадам Этикет».
Из дверей французской половины Мария Антуанетта вышла в сопровождении своей новой — французской — свиты, в которой помимо четы Ноайль состояли герцогиня де Виллар и маркиза де Дюра (почтенные матроны, ранее принадлежавшие к свите матери нынешнего дофина), молодая и веселая графиня де Пикиньи (она станет первой задушевной подружкой дофины) и, молодая, любезная и рассудительная графиня де Майи (она сразу понравилась дофине). Среди мужчин значились граф де Тессе, граф де Со-Таванн, маршал де Контад и епископ Шартрский. Дальнейший путь дофины лежал в Компьень, где ей предстояла встреча с королем и будущим супругом. Первой остановкой на пути стал Страсбург, столица Эльзаса, провинции, окончательно присоединенной к Франции в правление Людовика Великого.
Страсбург встретил дофину триумфальными арками, почетным караулом, фейерверками и народными гуляньями. Кто-то из магистратов, желая польстить дофине, обратился к ней по-немецки, на что она громко и решительно заявила: «Не обращайтесь ко мне по-немецки. С сегодняшнего дня я говорю только на французском языке!» Ответ вызвал бурный восторг толпы. На улицах стояли столы с угощением для народа, на площадях жарили бычьи туши, били фонтаны вина, а хлеба вынесли столько, что, по словам баронессы Оберкирх, даже нищие перестали утруждать себя поднимать куски с земли. К вечеру начался фейерверк, сменившийся грандиозной иллюминацией: город словно утонул в слепящем море огней. «Казалось, наступил конец света», — вспоминала баронесса Оберкирх. На следующее утро Мария Антуанетта в восторге писала матери: «Какой чудесный народ эти французы! В Страсбурге меня принимали словно ребенка, вернувшегося домой после долгих странствий. Чиновники из капитула наговорили мне столько приятных вещей, что я чуть не расплакалась. Меня осыпали комплиментами. Это меня пугает, ибо я не знаю, смогу ли я заслужить их. Я давно питаю симпатии к французам и чувствую, что мне будет легко жить среди них».
В Страсбурге Мария Антуанетта впервые увидела принца Луи де Рогана, того самого, из-за самодовольства и тщеславия которого она окажется замешанной в громкое дело об ожерелье, ускорившее, по мнению многих, падение монархии. Но в 1770 году Роган был всего лишь симпатичным 35-летним коадъютором и, несмотря на сан, слыл ценителем и любителем женского пола. По случаю прибытия дофины ему вместе с дядей, князем-епископом Страсбургеким, предстояло служить торжественную мессу в Страсбурге ком соборе. Выйдя во главе духовенства встречать дофину, Луи Роган произнес речь, в которой специально для Марии Антуанетты вознес хвалы Марии Терезии: «Для нас вы станете живым воплощением образа любезной императрицы, вызывающей восхищение всей Европы, императрицы, чья слава навеки останется в сердцах потомков. В вас душа Марии Терезии соединится с душой Бурбонов». От этих слов девочка чуть не расплакалась: она очень скучала по матери.
