Патум тоже была на твоих похоронах. Она была там единственной собакой. Гильем – такое только он мог придумать – повязал ей на ошейник черный бант, и вела она себя как истинная леди: не разлеглась, вытянув лапы, а чинно сидела, притихшая и серьезная, с черным бантом на шее, рядом с Гильемом, заявившимся в старых джинсах и рубашке, которая чуть-чуть расходилась на животе и которую он ради такого случая погладил.
Мне кажется, тебе понравилась бы эта картина. Ты подошла бы к смирно сидящей Патум – тебе тоже в тот момент было бы не до глупостей, – положила руку ей на голову и постояла бы молча, как и все остальные. Не знаю, может быть, так бы ты и сделала.
– Ну что, Бланкита, убедилась, что я хорошо их кормил? Дети, вы подтверждаете?
Мальчики согласно кивнули – он успел их натаскать.
– Правда, я не покупал ни замороженную пиццу, ни ядовитую лапшу в пластиковых коробках, которой вы привыкли питаться у мамочки?
– Да, мам, он нас очень вкусно кормил! – сообщил маленький Николас.
– Я рада.
– Кстати, имей в виду: недавно эту самую лапшу запретили продавать в магазинах, – говорит Гильем. – Будешь теперь покупать эту дрянь на черном рынке.
Он захохотал. Я некоторое время смотрела на него с ненавистью, потом не выдержала и тоже улыбнулась.
– Они каждый день ходили в бассейн. Каждый день. Ты когда в последний раз водила их в бассейн?
– Никогда! – в один голос крикнули мальчишки.
Лицо Гильема озарила торжествующая улыбка.
– Мам, а в бассейне, представляешь, продавали чипсы и кукурузные палочки! И еще джин с тоником для Гильема!
Гильем замахал на Николаса рукой, приказывая замолчать.
– Джин с тоником, говорите? Понятно. В такой бассейн любой пойдет. И чипсы к тому же? Надеюсь, экологически чистые?..
– Ладно, давай серьезно, – перебил он меня. – Детям полезно бывать на свежем воздухе. А здесь им все равно делать нечего. Летом в этом городе совершенно невозможно находиться. Да и не только летом, если честно. Почему бы вам не поехать на несколько дней в Кадакес? Там хорошо. Ваша лодка на плаву?
– «Турурут»? Да, на плаву. Мама позаботилась.
Ты все-таки сумасшедшая, мама, просто сумасшедшая! Ты и вправду думала, что сможешь выйти в море на нашей маленьком катере? Море-то никуда не денется, только вот тебя уже нет. Или, может, ты сложила его во много-много раз – аккуратно, как складывают салфетки, – и оно стало совсем маленьким, таким маленьким, что ты положила его в карман и забрала с собой?
– Прекрасная идея! Она ее наверняка одобрила бы.
Я проводила его до двери.
– Держись, – сказал он, хлопая меня по плечу. – Увидимся на следующей неделе в Кадакесе. Договорились? Вот увидишь, вам там будет хорошо. Спокойно.
4
Один из лучших способов научиться находить в родном городе укромные места – не романтичные, а такие, где тебя никто никогда не найдет, – это влюбиться в женатого мужчину. Именно этим объясняется то, что мы сидим сейчас в Бадалоне (так, по-моему, называется этот поселок километрах в десяти от Барселоны), в каком-то грязном баре, который кажется нам лучшим на земле – мы даем себе слово, что обязательно придем сюда еще, – жуем отвратительные крокеты, находя их восхитительно вкусными, и чувствуем себя аристократами, обедающими в отеле «Ритц».
В последний раз мы с Санти виделись несколько недель назад. Еще до твоей смерти. В те месяцы, когда ты пыталась сопротивляться смерти и, уже прикованная к постели, с угасающим разумом, отчаянно сражалась с болезнью. А я, тоже в постели и с почти тем же отчаянием безнадежности, боролась с тоской и усталостью, стремясь доказать самой себе и всему миру, что еще жива.
Антипод смерти – не жизнь. Антипод смерти – секс.
Чем безжалостнее терзала тебя болезнь, тем жестче и беспощадней становился мой секс, словно твоя битва повторялась во всех постелях мира.
У тех, кто доведен до исступления, и секс исступленный. Это всем известно. Теперь, просыпаясь утром – не важно, одна или не одна, я больше не чувствовала себя счастливой. Мне перестало казаться, что моя спальня вмещает в себя весь окружающий мир и в ней еще остается свободное место. Теперь мне представлялось, что мы с тобой – два сгнивших на корню, серых, бесплотных дерева, готовые вот-вот рассыпаться в прах. Но, когда я говорила тебе об этом, ты не соглашалась и твердила, что мы с тобой – самые сильные люди на свете. Что нам не страшен никакой ураган.
Санти был в моих любимых джинсах – старых-престарых, когда-то красных, а теперь совсем выгоревших, и в куртке цвета хаки, которую мы когда-то покупали вместе. Я думаю, он надевает эти джинсы и куртку не только ради меня, чтобы мне понравиться: они для него – что-то вроде амулета, защита от бурь и потрясений, то и дело грозящих разрушить то, что нас связывает. Когда я увидела, как он, приподнявшись над сиденьем велосипеда, стрелой летит мне навстречу, лавируя между машинами, как будто ему двадцать, а не в два с лишним раза больше лет, – в своих потертых джинсах, загорелый, крепкий, с сильными – спасибо велосипеду и лыжам – ногами и небольшими, но широкими, часто в синяках и ссадинах, руками работяги, – в груди у меня екнуло. Так бывает каждый раз. Наверное, потому-то я и продолжаю с ним встречаться: наши свидания заставляют мое сердце биться чаще.
Ты часто с деланой озабоченностью говорила мне: «Твоя беда в том, что тебя привлекают только красивые мужчины». Но, думаю, в глубине души тебе нравилось, что я поступаю, как все дети и большинство мужчин, то есть отдаю предпочтение не могуществу, уму или богатству, а такому пустяку, как привлекательная внешность.
Мы выпили пива и решили посидеть где-нибудь еще. Мы давно не виделись и никак не могли наговориться и насмотреться друг на друга. Я клала руку ему на талию, он касался моего плеча, а поднося зажигалку, гладил мой мизинец. Расстояние между нами было ровно на пять сантиметров меньше того, на каком обычно держатся друзья.
Мы бродили по узким улочкам в поисках спокойного немноголюдного местечка, подальше от палящего солнца. В подземном переходе он вдруг резко прижал меня к стене, начал целовать и сунул руку мне в брюки. Мужчины должны пользоваться своей физической силой как раз для этого – чтобы доставлять нам наслаждение, мять нас, выжимая до последней капли горе или страхи. В переход спустился подросток с рюкзачком за плечами; минуя нас, он ускорил шаг, исподтишка косясь в нашу сторону. Я уже забыла, какими бывают первые поцелуи – неумелыми, торопливыми, оставляющими после себя темные следы, совсем не похожими на те долгие и томные, искусством которых овладеваешь с опытом: ты почти не шевелишься, каждое твое движение скупо и точно, словно скальпель хирурга, а близость тел становится еще и единством душ.
– Нас арестуют за нарушение правил поведения в общественном месте, – шепчу я ему на ухо.
Он засмеялся и отстранился – всего на несколько сантиметров, но для меня это было невыносимо, – и бережно, как на маленькой девочке, принялся заправлять мне блузку в брюки. Наверное, так же он помогает одеваться своим дочкам.
