– Хорошо, хорошо.
Почему мама сама не спустилась? Я вдруг почувствовала усталость и раздражение.
Наконец Хоуп удалось открыть дверь.
– А где мама? – спросила я. В доме было прохладно и запаха ужина не ощущалось.
– Встает, – сказала Хоуп.
– Она болеет?
– Нет, просто устала.
– Папа дома?
– Нет, наверное, в пабе, – ответила Хоуп.
Пока я снимала рюкзак, наверху показалась мама, но вместо того, чтобы радостно сбежать ко мне по лестнице, она аккуратно спустилась, держась за перила. Я решила, что это из-за неудобных тапочек. На ней кроме них был старый розовый спортивный костюм, который она надевала для занятий аэробикой. Вид у нее был задумчивый, даже сердитый, она избегала моего взгляда, пока набирала воду в чайник.
Я посмотрела на часы. Было восемь. Я и забыла, что в Англии позже темнеет. Наверное, мне надо было найти телефон, чтобы позвонить маме, как только я сошла с парома, подумала я. Но вряд ли мама могла так сердиться на меня из-за подобной мелочи.
Я заметила, что волосы у мамы не причесаны. Когда я пришла, она была в постели. Хоуп сказала, мама просто устала. Она четыре недели была тут без моей помощи.
– Давай, – я вскочила, перехватывая у нее чайник.
Я начала волноваться, когда заметила, что в раковине полно немытых кружек. Видимо, мама очень сильно устала – обычно она содержала дом в идеальной чистоте.
– Где папа? – спросила я.
– В пабе, наверное, – сказала мама.
– Мама, ты ложись, а я принесу чай тебе наверх, хорошо?
И, к моему удивлению, мама, которой вообще никакие хлопоты были не в тягость, ответила:
– Хорошо. – И потом, как будто только сейчас вспомнив, что я уезжала: – А как прошла твоя поездка?
– Супер! Просто отлично!
Я улыбалась изо всех сил, но в ответ не получила ничего.
– Как поезд?
– Прекрасно!
Она уже была на полпути в спальню.
Когда я поднялась с чаем наверх, дверь в родительскую комнату была открыта, и я увидела отражение мамы в зеркале до того, как вошла. Когда люди не знают, что на них смотрят, они выглядят по-другому. Мама лежала на кровати с закрытыми глазами так, как будто из нее испарилась вся жизненная энергия, оставив пустую оболочку, тень. Пару секунд я смотрела, потом она пошевелилась, заметив мое присутствие.
Она открыла глаза, полные беспокойства, словно умоляя меня взглядом: «Ни слова в присутствии Хоуп!», потом увидела, что я одна, и с облегчением снова закрыла глаза.
– Давай-ка я усажу тебя поудобнее, – сказала я.
Она оперлась на меня, пока я взбивала под ней подушки. Ее тело было таким легким, таким хрупким.
Полчаса назад я шла по улице и ненавидела город за то, что все было точно таким же, как раньше. А теперь мир вокруг меня рушился и земля уходила из-под ног, и мне мучительно хотелось, чтобы все стало обычным, прежним.
– Я больна, Тесс, – проговорила мама, отвечая на вопрос, который я боялась задать.
Мне хотелось, чтобы она продолжила: «Но это ничего, потому что…» Но она больше ничего не сказала.
– Насколько серьезно? – От паники у меня начинала кружиться голова.
Когда мама была беременна Хоуп, у нее диагностировали рак молочной железы. И пока не родилась Хоуп, мама не лечилась. Но потом она поправилась. С тех пор она регулярно проходила осмотр, но в прошлый раз, всего несколько месяцев назад, результаты были хорошие.
– У меня рак яичника и метастазы в печени, – произнесла она. – Надо было раньше пойти к врачу, но я думала, что у меня просто проблемы с пищеварением.
Внизу Хоуп напевала какой-то знакомый мотив, но я никак не могла вспомнить, что это за песня.
Я пыталась вспомнить, какой была мама до моего отъезда. Немного усталая и слегка обеспокоенная. Но я думала, что она волнуется из-за моих экзаменов. Она всегда была рядом: на кухне отвлекала Хоуп, пока я завтракала и повторяла билеты. Вечером встречала меня с чашкой чая, готовая выслушать все, что мне хочется рассказать. А если мне не хотелось говорить, просто была рядом, занимаясь своими делами – мыла посуду или готовила ужин, и ее присутствие ободряло.
Как я могла быть такой эгоисткой? Как могла не заметить? Как я вообще могла уехать в это свое путешествие?
– Ты ничего не могла бы сделать, – сказала мама, словно читая мои мысли.
– Но на прошлом обследовании у тебя ничего не нашли!
– Они смотрели только молочные железы.
– А почему не сделали полное обследование?
Мама прижала палец к губам. К нам поднималась Хоуп. Она нараспев читала «Скрюченную песню»: «А за скрюченным мостом скрюченная баба…» Только в ее исполнении получалось:
А за скученным мостом скученная бабаПо болоту босиком прыгала, как жаба.Мы заставили себя улыбнуться, когда она вошла в комнату.
– Я хочу есть, – объявила Хоуп.
– Давай я налью тебе чаю! – вскочила я с кровати.
Открыв холодильник, я еще раз убедилась в том, как плохи наши дела. Он был совершенно пуст. Да, в нашей семье никогда не водилось много денег, но еда у нас была всегда. Я вдруг поняла, что ужасно зла на отца. В семье роли распределялись вполне традиционно: мама занималась хозяйством, а отец зарабатывал деньги. Но неужели он не мог сделать над собой хотя бы небольшое усилие в такой ситуации? Тут же представила, как он сидит в пабе, полный жалости к себе, а его собутыльники покупают ему очередную кружку пива. Отец все время жаловался на то, как жестоко обошлась с ним судьба.
Я нашла в шкафу банку консервов «Хайнц спагетти в томатном соусе», засунула в тостер ломоть хлеба. Хоуп не сводила с меня пристального взгляда, но я была так потрясена происходящим, что не находила слов, чтобы сказать ей хоть что-нибудь.
Спагетти в соусе начали закипать.
Я шмякнула ложку спагетти на тост, вспомнив миску идеальных спагетти альденте, которые мы ели во Фьезоле буквально днем раньше, Флоренцию, крошечный городок вдалеке, словно фон на картине Леонардо. Все это теперь показалось таким далеким, словно отголосок другой, прошлой жизни.
Толковый словарь объяснял слово «протяжный» как «длительный и печальный».
2
Август 1997 г.
ГУС
Я пристрастился к бегу после смерти моего брата. Потому что во время пробежки мне удавалось побыть одному. Выносить сочувствие других людей оказалось едва ли не тяжелее всего. Если я говорил, что у меня все в порядке, они думали, что я сдерживаю свою боль. Если говорил, что мне тяжело свыкнуться со случившимся, они ничем не могли облегчить мои страдания. А когда я говорил, что тренируюсь для участия в благотворительном полумарафоне для сбора денег в пользу пострадавших от спортивных травм, они удовлетворенно кивали, потому что это было понятно и приемлемо – Росс погиб в результате несчастного случая на горнолыжной трассе.
