Потребовалось еще сто лет, чтобы труд Андрея Передумина-Колыванова вновь увидел свет. Благодаря стараниям В.В. Васильева, обнаружившего раритет в библиотеках Москвы и Страсбурга, в 2003 году русский перевод книги — «Наблюдения о человеческом духе и его отношении к миру» — вышел в Калининграде.
Вадим Васильев, проведя скрупулезный анализ текста «Наблюдений…», убедительно доказал в послесловии к ним, что за псевдонимом Андрей Передумин-Колыванов скрывался 36-летний князь Андрей Иванович Вяземский. В пользу этого говорят многие факты — и то, что немецким языком князь владел в совершенстве (уже 11-летним мальчиком он перевел с французского на немецкий роман Фенелона «Путешествие Телемака»), и то, что фамилию «Колыванова» носила его внебрачная дочь, впоследствии супруга Карамзина. Происходила она от старого русского названия Ревеля-Таллина, где долго квартировал полк Андрея Ивановича.
Пересказывать содержание философских трактатов — дело бессмысленное, тем более сейчас, когда стараниями Вадима Васильева книга А.И. Вяземского впервые издана по-русски, а фактически — заново родилась. Введение в научный оборот «Наблюдений…» чрезвычайно важно — ведь это один из крупнейших памятников не только русской, но и европейской философской мысли XVIII века. Существуют все основания для того, чтобы назвать князя Андрея Ивановича Вяземского одним из выдающихся европейских философов того времени.
В свете открытия В.В. Васильева становятся объяснимы многие факты из биографии князя Андрея Ивановича и даже некоторые черты его характера. Теперь понятно, что Вяземский-старший был не просто независимым и нравным вельможей, каких в екатерининское время было немало, — он жил, опираясь на собственную философскую систему и стремясь воплотить ее в реальность.
Своеобразный экзистенциализм Вяземского проявлялся в том, что он мечтал о подлинной жизни, в которой не было бы места псевдозанятиям и псевдочувствам. Он не был атеистом, но считал «веру отцов» нелепой, предпочитая «Бога ученых и философов» Богу филистеров. Верил в возможность создания Утопии, идеальной страны во главе с идеальным правителем… Все это преломлялось, порою странно, в его судьбе. Мечта «в Пензе сделать Лондон» наткнулась на глухую стену непонимания и враждебности подчиненных. Манеру обхождения с этими подчиненными, строгую и справедливую, спутали с надменностью, чванством. Провалом закончилась и попытка образовать в сыне Петре идеального человека, гражданина будущей Утопии…
С годами Андрей Иванович, конечно, понял, что воплотить грандиозные идеи в жизнь ему вряд ли удастся. «Наблюдения…» остались его единственной книгой, и сын Андрея Ивановича так никогда и не узнал о ней[3]. Философские искания стали «домашним делом» Вяземского, превратились в ежевечерние споры у камина… Естественно, что для честолюбивого князя, помышлявшего о преобразовании целого мира, это была трагедия. Кто мог понять его, разделить его горечь (конечно, тщательно скрываемую от посторонних)?.. С большой долей уверенности можно предположить, что Карамзин — ему принадлежал один из экземпляров «Наблюдений…», найденный в 2000 году в Москве. Мысли Андрея Ивановича во многом были близки молодому Карамзину, и Вяземский это чувствовал. «Вы заблаговременно жалуете мне патент на право гражданства в будущей Утопии», — писал Карамзин князю в ноябре 1796 года…
…В 1830 году, работая над биографией Фонвизина, Вяземский заметит: «Изыскания родословные не нужны в биографии литератора: дарования не майорат». Дарований в сыне действительно было гораздо больше, чем в отце, но и отцовское все же явственно будет видно в Петре Андреевиче — лепка лица, нрав, взгляд, который мог быть и невыносимо тяжел, и нежен, и ироничен. Сын Андрея Ивановича, как и он сам, будет любить «спор для спора», будет приверженцем всего европейского, удостоится дружбы лучших людей своего века и вдоволь постранствует по миру. Он тоже будет брезгливо избегать «кривых дорог» и культивировать в себе «девственную щекотливость чести». Впрочем, острые углы отцовского нрава в Петре Андреевиче заметно сгладятся. Например, на целых два поколения уйдет из семьи Вяземских «военная жилка» — и возродится только в князе Петре Павловиче, который станет генерал-майором лейб-гвардии Гренадерского полка. А вот тяга к перу окажется наследственной. Петр Андреевич, герой этой книги, — поэт (и не только), сын его Павел Петрович — автор статей, исторических исследований, замечательной книги-розыгрыша «Записки Оммер де Гелль». Внук, Петр Павлович, в молодости тоже пробовал силы в жанре светской повести…
Пожалуй, лучше других характеризует натуру Андрея Ивановича — страстную, трудную и резкую — не его послужной список и даже не философские этюды, а последствия его заграничного путешествия. Разочаровавшись в военной службе, князь взял длительный отпуск и в 1782—1786 годах предпринял большой вояж по Европе с образовательной целью. 1 марта 1782 года в Петербурге он простился с друзьями, сел в карету и отправился в Финляндию… Потом были Швеция, Германия, Франция, Голландия, Испания, Португалия, Англия, Италия и Швейцария. И везде, как все просвещенные люди тех лет, Андрей Иванович посещал дворцы, библиотеки, монастыри, салоны, покупал книги для библиотеки, картины и новейшие физические приборы, вел стремительным, нетерпеливым почерком путевые заметки, представлялся знаменитостям и скромно внимал
За чашей медленной афею иль деисту, Как любопытный скиф афинскому софисту.
Во Франции тридцатилетний князь повстречал молодую замужнюю ирландку Дженни Кин (Quine), урожденную О’Тейлли, и влюбился в нее. В браке Дженни он увидал, согласно своей теории, псевдочувство — и разрушил этот брак мгновенно и жестоко… Последовала почти неправдоподобная история в духе модных тогда чувствительных повестей — русский путешественник увез пассию от мужа, добился развода и решительно собрался венчаться. Родители князя пришли в ужас — они, разумеется, прочили сыну знатную и богатую русскую невесту.
Разразился семейный скандал. Мать Андрея Ивановича назвала его поступок «преступлением против воли отцовой и материной», и сын ответил большим письмом, где по пунктам опровергал родительские претензии (невеста-де бедная иностранка, к тому же «навлекшая на себя предосуждение»). Соглашаясь с тем, что Дженни небогата, Андрей Иванович с достоинством возражал: «Я на то имею честь вам донести, что я никогда щастия своего неполагал в болшем числе денег и богатстве, а в спокойной и приятной жизни, происходящей от взаимной любви, благонравия и благоразумия». Письмо написано сдержанно и почтительно, хотя заметно, что этот тон нелегко дался автору. В финале Андрей Иванович все же не выдержал и сорвался — крайне язвительно разъяснил родителям, что ему уже 33 года, что он «не совсем дурак» и давно живет «в самом болшом свете», так что в людях разбираться немного научился…
