«Что? Что я пойму? Что я сумею понять, когда вырасту?» — назойливо звучал в ее мозгу голос тети Наны.
Они дошли до какой-то двери и остановились перед ней. Тетя Нана расстегнула пальто, порылась во внутреннем кармане и достала оттуда большой носовой платок. Она развернула платок, промокнула Леночкино лицо и прижала двумя пальцами нос.
— Дуй, — приказала она, и Леночка послушно высморкалась.
Затем тетя Нана краешком платка вытерла пот над верхней губой, скомкала платок и положила его на прежнее место.
Она осторожно постучала в дверь. За дверью никто не ответил. Она снова постучала костяшками пальцев, и Леночка уж подумала, что там нет никого и они сейчас развернутся и пойдут домой, но дверь отворилась, и вслед за маминой подругой Леночка прошла в светлый и теплый кабинет. Как ей показалось, слишком теплый после промозглого осеннего ветра.
— Имя? — Леночка услышала вопрос, но промолчала. Она почувствовала, как ее лихорадит, и отвела глаза в сторону окна. Ей не хотелось, чтоб эта толстая очкастая надменная женщина в белом халате, восседавшая напротив нее за широким дубовым столом, увидела слезы, опять подступившие к Леночкиным глазам.
— Лена. — Тетя Нана теребила длинными нервными пальцами край выбившейся из-под полы пальто блузки.
— ФИО, — сказала заведующая детдомом и строго посмотрела на тетю Нану. Та сжалась под ее взглядом и, покачав головой, мол, не поняла, тут же сообразила:
— Григорьева Елена Сергеевна.
— Понятно.
— Год рождения?
— Семьдесят пятый, — ответила тетя Нана.
— А девочка что, глухонемая?
— Как? — удивилась Наина Федоровна и посмотрела на Лену, словно только что узнала, что та действительно глухонемая, а вот до сих пор и не догадывалась.
— Она разговаривает, нет? — повторила свой вопрос заведующая.
— А… Ну да, ну да, — зачастила тетя Нана. — Скажи, Леночка.
— Что? — Леночка повернулась к тете Нане, взглянув на нее необычайно сухим взглядом. Глаза теперь щипало от сухости, словно внутри ее кто-то повернул тумблер и включил аппарат, выкачивающий из организма влагу. Во рту было противно, и шершавый, непослушный язык прилипал к небу.
— Что говорить умеешь…
На Леночкином лице появилась горькая усмешка, но быстро исчезла. Она расстегнула верхнюю пуговку своего пальтеца и с трудом прошепелявила:
— Что сказать?
— Вот, — Наина Федоровна подняла веки на пышногрудую дородную даму. — Алла Алексеевна спрашивает…
— У нее с развитием все в порядке? — грубо оборвала Алла Алексеевна красную от волнения и вмиг растерявшуюся тетю Нану.
У Леночки неприятно засосало под ложечкой. Она сжалась так, словно хотела превратиться в букашку, вбирая в себя каждую частичку тела, каждый волосок, каждую клеточку. Или превратиться в снежинку. Маленькую ледяную звездочку. И пусть ее жизнь среди миллионов других таких же жизней летит и тает, летит и тает… Леночка улыбнулась, представив себя узорчатой кристаллической ледяной звездочкой. «Улитка, улитка, высунь рожки», — вспомнилось ей.
— Что? — видимо, Леночка подумала вслух, потому что обе женщины посмотрели на нее недоуменно и вопрошающе. У Леночки уже не осталось души, но она все еще помнила, что она была.
— Григорьева Елена Сергеевна, — отчетливо произнесла девочка и подняла на заведующую взор. — Семьдесят пятого года рождения. Закончила два класса. Школа номер сто пять. И с развитием у меня все в порядке! — почти зло выкрикнула Леночка. Глаза ее сверкнули, и в том, что она говорила, был слышен совсем не детский подтекст: «У меня-то все в порядке, а вот у вас…» — Я не получала двоек и даже троек, — тихо добавила она. — И всего одна четверка в табеле, — голос Леночки совсем стих. — По рисованию…
— Ну вот и замечательно. Оказывается, ты и говорить умеешь и учишься хорошо, — Алла Алексеевна поправила сползающие с носа очки указательным пальцем. Она еще раз внимательно оглядела Леночку с ног до головы испытующим взглядом, и Леночке стало муторно. — А рисовать тебя здесь научат, — пообещала она голосом, каким цыган обещает порку отбившемуся от рук отпрыску. — У нас по изо замечательный учитель. За-ме-чательный, — Алла Алексеевна что-то вписала в толстую амбарную книгу, оторвала взгляд от бумаги и мельком посмотрела на тетю Нану. — Олег Трофимович. Он кого хочешь научит рисовать, даже ногой.
Заведующая подняла трубку громоздкого черного телефона, такой можно было увидеть разве что в послевоенных фильмах, и набрала номер, с заметным усилием вращая диск аппарата.
— Люба, подойди-ка ко мне. Да-да… Комплект белья… Сто двадцать… У вас есть тапочки? — Она строго посмотрела на Наину Федоровну, и та суетливо полезла в сумку. — Вы мне их не доставайте. Есть? Нет?
— Есть! — с готовностью подтвердила тетя Нана. — И пижама новенькая совсем. И платьишки всякие, кофточки, и спор…
— Да! — коротко сообщила в трубку Алла Алексеевна, не дослушав тетю Нану. Та обиделась. По подбородку ее побежала мелкая рябь. Леночка поняла, что она сейчас заплачет, и отвернулась.
Палевый отблеск месяца повис в сизом сумраке мокрого окна. По стеклу сбегали тонкие капли. Леночка прикипела взглядом к своему выцветшему отражению.
Трубка неожиданно грохнула с такой силой, что Леночка вздрогнула.
— Выйди в коридор, детка. Там есть стульчик, сядь и дождись Любочку. — Голос заведующей был неестественно слащавым и одновременно острым. Она уже не замечала свою подопечную. Тетя Нана осторожно подошла к двери и открыла ее, указывая дрожащей ладонью на ряд сбитых вместе длинной струганой рейкой стульев. Потом она возвратилась в кабинет и плотно прикрыла дверь.
Мощный дух чужеродной пустоты витал в длинном и мрачном коридоре. Пахло хлоркой, ржавчиной, почему-то сбежавшим молоком и еще чем-то невнятным. Леночка не стала садиться, а подошла к зарешеченному, плохо вымытому окну и посмотрела на темный, утыканный мелкими кнопками звезд небосвод.
Толстые прутья, раскроившие небо на равновеликие, четко дозированные полукружья свободы, повергли Леночку в смятение, ужас и отчаяние.
Слезы снова вскипели в уголках глаз, и она, сначала на цыпочках, осторожно, как хищный зверек, потом все уверенней и быстрее, застегивая на ходу пальто, бросилась наутек.
Она бежала, бежала, бежала по темным улицам, слыша, как сумасшедше стучит кровь в висках и грохочет в груди сердце. Из белого марева фонарного света она ныряла в черное марево неосвещенных проулков, падала и вставала, размазывая по щекам грязь вперемешку со слезами, терла ушибленные колени и снова бежала так, будто за ней гнались дикие вепри.
Леночка не чувствовала ничего: ни внезапно налетевшего и сорвавшего с головы шапочку пронзительного холодного ветра, ни льдистого колючего дождя, который бил по простоволосой головенке, ни мокрых, стертых в кровь краями ботиночек лодыжек. Она не слышала рева клаксонов и свирепо визжащих тормозов. Не замечала раздраженно и одновременно удивленно оглядывающихся прохожих, запоздало что-то ворчащих себе под нос ей вслед и качающих головами, не видела вскидывающих жезлы и истошно свистящих у перекрестков постовых…
