— Кто тут? — Нет, ты ответь. Стой, назови себя! Хотя «Гамлет» шел уже далеко не первый год, он по-прежнему собирал полный зал. Тем более сегодня, когда главную роль играл сам великий Бербедж. В мгновение ока зрители из английского лета переносились в холодные стены Эльсинора, переносились благодаря лишь нескольким произнесенным словам. Двое дрожащих стражников, напуганных привидением. Одного этого было достаточно, чтобы зал притих, как по мановению волшебной палочки. Люди были там, в воображаемом мире Датского королевства, вместе с героями пьесы.
Актер ненадолго провалился в сон — как он заметил, подобное всегда случалось с ним после приступов тошноты, — но вскоре проснулся и вздрогнул. В части «Гамлета», известной как «пьеса в пьесе», отец принца, на сей раз в исполнении старины Бена, должен был быть отравлен, причем яд вливали ему в ухо. С дьявольскими ужимками и гримасами Луциан, отравитель, потрясал флаконом в знак триумфа. «Странно, — подумал Актер, — первый раз вижу этот пузырек». Обычно тот был мерзко-зеленым, уже своим цветом возвещая о чем-то отвратительном и гибельном. На этот раз флакон в руках у Луциана оказался синего цвета и довольно изысканной формы. Луциан влил яд в ухо старому Гамлету.
Актер всегда относился к этой части пьесы с неприязнью. Жидкость в пузырьке бывала холодной. Ему так и не удалось убедить остальных оставить емкость пустой и просто изобразить вливание жидкости. В труппе давно уже ходили шутки по этому поводу. Стоило холодной воде достичь внутреннего уха, как Актер начинал конвульсивно дергаться. Ничего плохого в этом, разумеется, не было. Коль вещество призвано убить, то без судорог, пусть даже притворных, никак не обойтись.
— Тебе не кажется, что Бен переигрывает, а? — сказал Кондел, придвинувшись ближе к Актеру. Старый Гамлет буквально бился в конвульсиях, метался в кровати, задыхаясь и издавая сдавленные стоны.
«Какая жалость! — подумал Актер. — Как ни старайся, старина Бен, твои потуги вряд ли кто-либо оценит». С момента отравления пьеса превратилась в хаос — терзаемый угрызениями совести, король в ярости встал и, громко топая, вышел вон. Гамлет продолжал что-то вещать со сцены, король уже почти разоблачил себя, и никто даже не удосужился взглянуть на старого актера, который явно переусердствовал, изображая предсмертные муки, — до него уже никому не было дела. Бен напрасно растрачивал себя… на его губах даже появилась белая пена.
Нет, что-то здесь неправильно!..
Актер чувствовал это даже из-за кулис. Его коллеги на сцене уловили сигнал. Дрожь. Она всегда охватывала исполнителей, стоило чему-то пойти не так, как задумано. Глаза Горацио бегали туда-сюда, Гамлет невыразительно мямлил свои реплики и даже пропустил несколько строф. Король Клавдий стоял, кипя яростью. Всем — и придворным, и актерам — следовало бы покинуть сцену.
Тело старого Бена оставалось на прежнем месте.
— Господи помилуй! — воскликнул Кондел. — Черт побери!.. Почему он не встает и не уходит?!
Тело никогда не оставляли лежать на сцене. Таково было золотое правило. Его нарушали лишь в случае, если зритель мог видеть, как герой, который только что был мертв, встает и куда-то уходит. В принципе сейчас можно было бы задернуть занавес. Но что это даст? Публика знала, что тело в «пьесе в пьесе» принадлежит актеру, который на самом деле жив. Предполагалось, что он вот-вот встанет и убежит, потому что своим представлением они оскорбили короля. Но Бен продолжал лежать, безмолвный и недвижимый.
Еще несколько секунд — и зрители поймут, что произошла некая трагическая ошибка. Бен лежал, распластавшись на кровати, раскрыв рот и закатив глаза. Тоненькая струйка слюны стекала по подбородку.
— По-моему, — произнес Кондел тоном, пронизанным тихим недоверием, — старый ублюдок подох, помер прямо на сцене.
Актер повернулся к Конделу. Он и так все понял.
— Все кончено! — печально вздохнул он.
Великий Бербедж растерянно смотрел по сторонам — он совершенно потерял нить сюжета. Сейчас должна была звучать строчка: «О, любезный Горацио, я за слова призрака поручился б тысячей золотых…» — но вместо нее он начал бормотать совершеннейшую чепуху:
— …Ты знаешь, милый мой Дамон… — Дамон? Что он там несет? Какой еще к чертовой матери Дамон?! — Злости Кондела не было предела.
Юпитер украшал престол — И кто ж теперь воссел на трон? Всесовершеннейший… Последовала ужасная пауза…
— Павлин! — Бог ты мой! Да что же он несет? — простонал Кондел, готовый рвать на себе волосы.
— Он просто перепутал строки, — сказал Актер. — Разве не помнишь? Это из той чудовищной дребедени, которую мы ставили много лет назад — «Горбадэк», если память мне не изменяет. Уже тогда это была порядочная дрянь.
На сцене Горацио повернулся к Гамлету с выражением абсолютного презрения на лице.
— Мог бы и срифмовать… — бросил он.
Горацио пытался спасти положение — в отличие от Гамлета. Он жестом подозвал из-за кулис какого-то актера, и вдвоем они взвалили старину Бена на плечи. Никаких объяснений. Никаких извинений. Если все сделать, будто именно так и задумано, публика поверит вам. Безотказное правило.
Они сбросили тело прямо к ногам Актера. Тот уставился в широко раскрытые глаза бездыханного Бена, и боль, подобно ледяному осколку, пронзила его сердце. Со стороны сцены донесся голос Гамлета: «О, любезный Горацио, я за слова призрака поручился б тысячей золотых…»
Похоже, Бербедж наконец-то вновь попал в струю. Все утряслось. Но это мало волновало Актера. Старый Бен мертв, в чем не приходится сомневаться. Кондел склонился, чтобы прощупать пульс — просто так, для проформы. Пульса не было.
И тут Актер уловил странный запах. Он сделал резкое движение рукой, пытаясь остановить Кондела, — как раз в ту секунду, когда тот своими костлявыми пальцами почти коснулся неподвижного тела.
